Сказав это, иерофант завязал мне глаза, и я слышал, как он удалялся. Кто-то взял меня за руку, и мы пошли. Опять лестница. Голос у самого уха шептал мне: «Считай ступени!» Я сосчитал двадцать две. Мы остановились. Я слышал, как отперлась тяжелая дверь и заперлась за нами. Прошло несколько мгновений – мы все шли. Вдруг тот, кто вел меня за руку, остановил меня и воскликнул: «Стой, ни шагу, иначе ты полетишь в бездонную пропасть! Эта пропасть окружает со всех сторон „храм тайн“ и защищает его от вторжения непосвященных. Мы пришли слишком рано, наши братья еще не собрались, подождем их. Но если ты дорожишь жизнью – оставайся неподвижным, скрести руки на груди и не снимай повязки с глаз до тех пор, пока тебе не будет сказано это сделать. Помни, что ты теперь в нашей власти, что ты уже не принадлежишь себе и обязан нас слушаться беспрекословно; только исполнив это и доказав нам, что ты действительно владеешь собою, ты можешь избегнуть погибели и достигнуть всего, к чему стремишься». «Я уже знаю это и готов ко всему», – произнес я. Прошло несколько мгновений. Потом мне было сказано: «Сними повязку!» Я снял ее, и сердце мое невольно дрогнуло. Передо мною стояло два существа в таких же длинных белых одеяниях, как и я, только один из них был опоясан золотой лентой, а другой – серебряной. У одного из этих существ была голова льва, а у другого – быка. Я не успел еще в них вглядеться, как почти у самых ног моих разверзлась земля с ужасным шумом, заклубился дым, и среди этого дыма я увидел поднимавшегося скелета. Но скелет этот был как бы живой, он двигался и в своих костяных руках держал огромную косу, острие которой блестело, по-видимому, направляясь мне прямо в грудь. В то же мгновение из-под земли раздался глухой, ужасный голос: «Горе непосвященным, дерзающим нарушать покой мертвецов!» Но я уже ничего не боялся, я чувствовал в себе подъем духа, чувствовал во всем существе своем силу и крепость. Я готов был на какие угодно испытания, на какие угодно зрелища. Я спокойно глядел на скелет, страшно кривлявшийся передо мною и скаливший мне зубы, на острие косы, почти уже касавшейся моей груди… Не знаю, сколько прошло времени; только вдруг дым из-под земли стал подниматься еще гуще, и когда он рассеялся, ни скелета, ни косы, ни чудовищ уже не было. Со мною были только два посвященных, и один из них ласковым голосом сказал мне: «Ты почувствовал холод смерти и не отступил, ты узрел ужас и не дрогнул! На твоей родине ты мог бы прослыть великим героем и потомство чествовало бы твою память. Но у нас храбрости и мужества еще недостаточно. Есть качество несравненно выше, и это качество – добровольное смирение, торжествующее над тщеславной гордостью. Способен ли ты одержать подобную победу над самим собою?» «Не знаю, на что я способен, но готов я на все», – ответил я. «В таком случае ты должен ползти по этому подземелью до тех пор, пока не окажешься в святилище, где наши братья ждут тебя, чтобы дать тебе знание и могущество в обмен на твое смирение. Возьми эту лампу и ползи во мраке и одиночестве».
Я принял лампу. Передо мной, как бы сам собою, отвалился камень, открывая узкое отверстие. Я прополз в него. Камень с шумом закрыл отверстие. Я один, в какой-то холодной трубе, где нельзя ни встать, ни сесть, где места ровно столько, чтобы ползти человеку. Мне показалось, что я в гробу, в мрачной могиле. Земля со всех сторон окружает меня, почти сжимает. Назад возврата нет. А что впереди?! Я ползу, я уже начинаю утомляться – и никакого просвета… Глубокая тишина, спертый воздух, почти захватывающий дыхание. Слабый свет моей лампочки, то и дело готовый погаснуть, освещает только черную землю, сырую землю. Я остановился на мгновение. Какая невероятная, невозможная тишина! Скорей, скорей вперед! Я пополз снова. Когда же конец? Куда я пополз? А что если это ловушка? Мне казалось, проходят часы, и все нет конца моему мучительному пути. А если я не туда ползу? Если я пропустил какой-нибудь поворот, куда должен был направиться? Я почти остановился на этом предположении, так как земля уже положительно меня сжимала до того, что я почти не имел возможность двигаться. Вот уже едва хватает места для моего тела. А впереди все тот же мрак! Холодная, сырая земля сжимает меня своими мрачными объятиями… Я почти задыхаюсь. Сердце усиленно бьется, в голову стучит. Я погиб, мне больше некуда двигаться. Я забыт в глубокой страшной могиле. Я один, безнадежно один… никто не видит меня… никто не слышит!.. Забыт? Но ведь лампа моя не погасла, она меня озаряет. Моя лампа – это подобие Божьего ока, следящего за мною и видящего меня в глубине моей холодной могилы… Я не один, со мною Бог!.. И едва эта мысль озарила меня, я почувствовал глубокое спокойствие. Среди невозмутимой тишины раздался гул, что-то как бы обрушилось передо мною, и я увидел свет, слабый свет, идущий откуда-то издалека. Земля уже не давит меня – свод надо мною расширился. Я могу встать. Передо мною лестница. Мне предстоит спускаться еще глубже в неизмеримые бездны. И я спускаюсь по этой лестнице, считаю ступени: семьдесят восемь. Вот и конец. Но что же это? Последняя ступень – и передо мною глубокий, зияющий колодец. Свет померк, только моя лампа едва-едва разгоняет мрак. Я поднялся назад на несколько ступеней и стал оглядываться. Налево я заметил какой-то проход и различил в нем опять ступени. Туда! Наверное, там есть какой-нибудь выход. Зачем же вид бездонного колодца смутил меня, разве Бог не со мною, и разве я не добровольно подвергался всем испытаниям? Я пошел вперед. И вот лестница, и я снова считаю ступени – их опять двадцать две. Передо мною чугунная решетка, за нею виднеется галерея, по обеим сторонам которой возвышаются изображения сфинксов. Я сосчитал их – двенадцать справа, двенадцать слева. Между сфинксами стоят высокие треножники, на треножниках горит огонь. Слышны шаги. Неведомый мне человек в одежде иерофанта подходит к решетке и отворяет ее. Он глядит на меня с ласковой улыбкой. «Сын земли, – сказал он, – да будет благословен твой приход. Ты избегнул бездны, открыв „путь мудрых“. Не многие из тех, кто, подобно тебе, стремились к мудрости, восторжествовали над этими испытаниями, многие погибли. Тебя охраняет великая Изида, и, надеюсь, она доведет тебя невредимым до святилища, где добродетель получает свою награду. Я не должен скрывать от тебя, что многие еще опасности предстоят на твоем пути. Но мне дозволено ободрить тебя, объяснив тебе символы, смысл которых укрепляет сердце человека. Видишь ли ты эти изображения, начертанные на стенах галереи? Разглядим их. Слушай меня, и если каждое мое слово запечатлится в твоей памяти, то когда ты вернешься на землю, все могущество владык земных будет ничтожно перед твоим могуществом!..»
Я глядел в лицо человека, говорившего мне это, и невольный священный трепет пробегал по моим жилам. Это строгое, но прекрасное лицо не могло обманывать. В нем ясно изображалась глубокая мудрость, соединенная с беспощадностью. Я был убежден, я знал всем существом моим, что для меня настала великая минута. Я понимал, что мне сейчас будут открыты тайны, те тайны, о которых я давно уже думал, которых давно жаждал. Проницательный взор неведомого мне иерофанта, очевидно, читал мои мысли, понимал мои ощущения. «Да, я открою тебе великие тайны, – торжественным голосом сказал он, – но прежде ты должен поклясться, что сумеешь сохранить их, что никогда никому их не откроешь. Можешь ли ты поклясться?» – «Клянусь!» – прошептал я. – «Хорошо, и знай, что если ты станешь клятвопреступником, невидимое мщение будет шаг за шагом тебя преследовать. Оно настигнет тебя всюду, где бы ты ни был, хотя бы на ступенях трона, оно настигнет и ты погибнешь. Смотри, вот что ожидает клятвопреступника!..» При этих словах его я расслышал явственно какой-то отчаянный вопль, он раздался вблизи, но я еще ничего не видел. Вдруг в нескольких шагах от меня стена мгновенно разверзлась, и я увидел огромного сфинкса, мявшего своими железными лапами человека, который корчился в страшных муках, испуская отчаянные стоны. Что это такое было, как это было – я ничего не мог понять, я только с чувством жалости и ужаса глядел на отвратительное зрелище. Сфинкс был неподвижен, а между тем гигантские лапы двигались, кровь несчастной жертвы струилась, и скоро передо мною был бездыханный труп, на лице которого, широко раскрытыми, вышедшими из своих орбит глазами, застыло выражение неизъяснимого ужаса и страдания… И мгновенно все исчезло – ни сфинкса, ни трупа, ничего. Передо мною стена. «Так погибает всякий, кто нарушает клятву, данную в этом месте! – произнес иерофант. – А теперь слушай!..» И каждое слово, приносимое им, как молотом, вбивалось в мой мозг и в мое сердце, и навсегда в них запечатлелось.
