От такого открытия несытое сердце Автонома Львовича, столько лет питавшееся жалкими крохами, расправило крылья, словно выпущенный из клетки орёл, и взмыло под облака.
Есть Икона, есть! Она где-то в Сагдееве! Глядишь, и бочонки с цехинами сыщутся, но золото — Бог с ним, лишь бы Девятный Спас отыскать!
Как только дозволила служба, Зеркалов повёз сына в поместье, куда давным-давно не наведывался, лишь осенью получал от управляющего выручку за урожай. Про свою воспитанницу, Софьину выблядку, Автоном Львович вспоминал редко и с неприятным чувством, как об осколке несбывшегося великого замысла, однако некое чутьё ему говорило, что эта карта разыграна ещё не до конца, что какую-то пользу из девчонки извлечь будет можно.
Поездка в Сагдеево поначалу разочаровала. Петюша, как ни старался, ничего об иконе вспомнить не мог. Зеркалов всюду его водил, во все закоулки заглядывал, и двор обошли, и село — сын лишь головой качал. С главным делом получилась неудача.
Кроме того, возникло нежданное осложнение с племянницей, которая за десять лет выросла в строптивую девку — вот она, Софьина кровь. Василиса безошибочным, прямо-таки сучьим нюхом нашла у Автонома самое уязвимое место, стала грозить жалобой Ромодановскому. Уж этого гехаймрату было совсем не нужно.
Князь-кесарь держал своего ближнего помощника на коротком поводе, не упускал случая лишний раз припугнуть или прижать. Никто на свете не понимал Зеркалова лучше, чем его суровый начальник. Оно и понятно: во многом они были между собой схожи. Я при князь Фёдоре, как Яшка при мне, — бывало думал Автоном Львович. Полезен, да не любезен.
Полное доверие Ромодановский начал выказывать гехаймрату, лишь когда обнаружил у того Ахиллову пяту — когда понял, чем Зеркалову легче всего дать острастку. Как-то раз, прищуря опухлые веки, кесарь обронил с показным добродушием: «Сын-то у тебя, Автономка, юнош хилый, болезненный. Я чай, если его Бог приберёт, ты с горя руки на себя наложишь? Эхе-хе, любовь родительская…» У Зеркалова сердце будто ледяной коркой покрылось. Понял он, что прозирает его многоумный правитель до самого донышка и предупреждает: гляди, мол, не то за тебя сын ответит.
Допускать ушлую девку к князь-кесарю было никак нельзя. Тот, поди, давно забыл об опекунстве, а если напомнят, получит против помощника ещё один рычаг. Деньги от Сагдеева, восемьсот пятьдесят рублей, составляли мало не половину гехаймратова дохода. Без них остаться — концов с концами не свести. А поместье за минувшие годы стало богатое, дивно устроенное, нарядное.
Первая мысль, конечно, была: придушить соплячку собственными руками. Но это сгоряча. Не станет Василисы — вотчина в казну отойдёт, да и Ромодановский может пронюхать, ещё крепче за глотку ухватит.
Вторая мысль тоже была не очень далёкая: женить на девке сына. Приданое у ней завидное, продавать — уйдёт тысяч за двенадцать, если не за пятнадцать.
Но внутренний голос велел: думай ещё. И проворная мысль побежала дальше.
Царевна Софья, в постриге ставшая инокиней Сусанной, уже четыре года как отдала Господу свою упрямую душу, так и не покинув башни, в которую была заточена. Теперь она никому не страшна, разве что чертям, которым с ней, поди, приходится несладко.
Раньше довольно было бы шепнуть наглой девке Василиске: ты-де вот кто на самом деле, так что помалкивай и моли Бога, чтоб я тебя головой не выдал. Ныне этим не припугнёшь. Была она дочка государственной преступницы, а стала царская племянница. Что внебрачного помета, это неважно, времена пошли сумбурные, нечинные, на обычай и закон теперь не очень-то смотрят. Вон Катерина Василевская, царская полюбовница, вообще неизвестно каких кровей, а не сегодня-завтра царицей станет. Пётр Алексеевич дочек покойного брата Ивана отличает и осыпает милостями, хоть они тоже Милославского семени. С годами в государе развилась родственность, и новой племяннице он скорее всего только будет рад. Поэтому женить на девке Петюшу — это правильно, но не ради приданого, а из более дальних видов. Некое время спустя, случайно или ещё как, тайна Василисиного происхождения откроется. Надо будет прямо сейчас изготовить какое-нибудь о том письмо почерком покойного Матвея Милославского, сделал себе памятку Зеркалов. Сомнений не возникнет, довольно на девчонку посмотреть: вылитая Софья в юности, только костью потоньше, и брови в деда Алексея Михайловича, у самого Петра такие же.
А вышло все оно вот как, тут же сочинил Автоном. Девятнадцать лет назад, тайно родив дитя, Софья повелела своему родственнику князю Матвею Милославскому спрятать у себя девочку. Гехаймрат Зеркалов об этом и знать не знал, обнаружил секрет по случайности, разбирая бумаги покойного зятя. И, будучи верным государевым слугою, почёл своим долгом донести… Нет, не Ромодановскому — тот, собака, слишком хитёр, а прямо государю. Дело-то августейшее. Надо только хороший миг подгадать, когда Пётр Алексеевич будет весел, но только не спьяну, а сотрезва.
Сынок Петюша окажется супруг царёвой племянницы. Пред ним откроется любой, самый высокий карьер, а сам Автоном, царский свойственник, будет князь-кесарю уже не по зубам. Хорош план? Ещё бы!
Но тароватая мысль сим не удовольствовалась, понеслась вскачь в новые пределы.
А ведь государь своих племянниц, дочерей Ивана, пожалуй, не по сердечной привязанности к себе приблизил. Сердце у Петра Алексеевича на обычные человеческие чувства неподатливо. Тут государственный интерес и большой политик. Поговаривают, что через сих принцесс желает его величество породниться с европейскими дворами. Многие, особенно из числа небольших германских потентатов, рады заручиться столь могущественным союзником. Племянниц у царя только три, все нехороши собой и скучны умом. Василиска же бойка, сметлива, бешена нравом. Наверняка полюбится царю, ибо он и сам таков. Зачем же обрубать ей крылья браком со скромным дворянином? Ежели государю её незамужней преподнесть, профит может получиться ещё выгодней, ибо тут уже выйдет не приватное дело, а польза державе. Ну и себе, конечно.
Перво-наперво нужно Василису удочерить законным манером. Она сирота, Автоном её опекун и родной дядя, дело обычное. Имение оставить в личном владении княжны, чтоб Ромодановский не заподозрил своего помощника в корысти. А выждав некое время и улучив хороший момент, объявить, кто она, оказывается, на самом деле. Глядишь, в недалёком будущем станет Зеркалов не только царю свойственник, но и какому-нибудь иноземному принцу тесть. На этаком постаменте можно и себя вознести, и Петюше дорогу проложить.
Пока всё это готовится, надобно деревенской запустёхе-сарафанщице придать столичного лоску, чтобы не ударила в грязь лицом перед своим истинным, августейшим дядей. Научить танцам, немецкому да французскому языку, политесному обхождению. Как её такую, с косой до пояса, с цыпками на руках, с рыжей от ветра и солнца кожей предъявишь его величеству? Алмаз требует огранки.
Весь этот головокружительный прожект составился у Автонома Львовича почти что в один миг. Казалось бы, только что сидел Зеркалов, подперев голову и страдая, что сын ничего об иконе не вспомнил, да ещё девчонка бунтует, угрожает дохода лишить. И вдруг распрямился, глаза засверкали.
