Может, из-за колдовской силы индейца, а может из-за того, что отступил страх, голова моя вдруг словно прочистилась.
Действительно, чего я тут разгуливаю? Нашелся зевака. Здесь происходит дело страшное, необходимое, люди службу служат и жизнь свою отдают. А я что? Нечего зазря рисковать, даром Божьим разбрасываться. Грех это и даже преступление. Если нынче я на бастионе не нужен, так позже пригожусь. Вон какие у нас потери, скоро на батареях каждый человек понадобится.
Пристыженный, я побежал в тыл — со всех ног и пригнувшись, чтоб не задело осколком. Красоваться было ни к чему и не перед кем.
Там, где бомбы и ядра почти не падали, а дыма было мало, перед уходящей в сторону города траншеей, лежали в ряд тела — много. Каждое было прикрыто шинелью или мешковиной, и поэтому я не знал, кого из моих знакомцев убило.
Арестанты семеня подносили на носилках еще и еще. Если мертвец — вываливали, если раненый — волокли дальше, к доктору Шрамму.
Над погибшими расхаживал один Варнава, его будка-часовенка была неподалеку. Поп наклонился над только что принесенным, поднял полу шинели.
— Не остави, Господи, душу православного честнóго воина Даниила, в брани убиенного…
А рядом уже клали следующего, без обеих ног. Это раскосое лицо я знал — матрос с «Беллоны», из калмыков.
Отец Варнава замахал кадилом и над ним:
— Не остави, Господи, иноверного честного воина Абдулку, в брани убиенного…
Засвистел воздух. Я дернулся, хотел крикнуть «Ложись!» — да не поспел. Ядро ударило прямо в резной крест часовенки, и вся она сложилась на доски, разлетелась щепками. Кусок дерева ударил батюшку по голове — отец Варнава без вскрика упал ничком.
Я кинулся к нему, перевернул на спину. Глаза у священника закатились, зубы оскалены, но изо рта с хрипом вырывалось дыхание, и крови не было. Жив!
— Сюда, сюда! — позвал я плетущихся со стороны тыла санитаров. — Батюшку контузило! Несите к доктору!
Как они ко мне кинулись! Понятное дело: лучше нести раненого отсюда, чем тащиться на бастион, где снаряды сыплются что твой горох.
Вот опять попало по живому — на правом фланге, где третья батарея. Там закричали в несколько голосов.
— Вестовой! На шестую мортиру смену из резерва! Живо! — послышалось оттуда.
Шестая? Это же Соловейкина!
Позабыв обо всем, я ринулся обратно, в густой дым. Двум арестантам, только что притащившим покойника и собиравшимся перекурить, заорал:
— За мной! За мной!
Они, матерясь, пошли.
Возле самого вала я споткнулся о неподвижное тело. У воронки лежали еще и тоже не шевелились. Лишь у самой мортиры я увидел живых: одного подносчика, он был целый, только из уха стекала красная струйка — и Соловейку. Рыжий сидел на земле, стягивал ремнем ногу выше колена. А ниже ничего не было, только красный обрубок.
Увидев меня, мой бывший враг осклабился. Губы у него были того же цвета, что зубы, — белые.
— Вишь, какая штука? Одна нога здесь, другая там…
Арестанты, которым не терпелось поскорей убраться из этой преисподни, не дали ему договорить — силком подхватили, кинули на носилки, унесли.
— Чего стоишь, малый? — сказал мне странно высоким голосом подносчик, немолодой мужик с вислыми губами. — А? Бабу, говорю, кати! И так залп пропустили.
Я побежал к пирамиде с бомбами. Схватил одну — ох, тяжелая. Кое-как дотащил до орудия, а поднести к дулу сил не хватает.
— Дядя, помогай!
Но «сухарь» тыкал банником в жерло и не поворачивался. Да он оглох, догадался я. Пнул его ногой.
— Притащил? Нутко!
Вдвоем мы запихнули снаряд в ствол.
Здесь как раз батарейный скомандовал:
— Батарея, огонь!
Из нашей короткорылой изверглось пламя. Я-то, как положено, успел заткнуть уши, а моему напарнику было все равно.
— Давай, давай! Не поспеем. Вишь, нас двое только! — громче нужного проорал он, прочищая дуло.
Я уж и так бежал.
Сам не знаю, как нам удавалось не отставать от остальной батареи, но только наша мортира стреляла вовремя, по команде. Просто у других подносчиков и заряжающих оставалось время передохнуть, а у нас не было. Ничего, скоро должна была подойти смена из резерва.
Мне всё думалось: да что же это? Все бастионные мортиры — а это четырнадцать стволов — уже битый час лупят по квадрату, точно рассчитанному геройским Аслан-Гиреем — и никакого проку? Не такой человек был штабс-капитан, вечная ему память, чтоб обмишуриться. Однако французу хоть бы что. Лупит по нам и лупит, а взрываться даже не думает.
И вдруг до меня дошло, в чем заковыка!
Когда я скучал на Лысой Горе и пялился на французов, то видел некое загадочное учение. Ихний унтер, начальник над пороховым погребом, затеял странную забаву. Крикнет — из окопчика выскакивают два солдата, открывают бронированную крышку, вытягивают подъемник с зарядами. Унтер следит по часам. Сызнова крикнет — они крышку захлопнут, и стремглав в укрытие. Я еще от нечего делать попросил у Аслан-Гирея часы и замерил: ровно полторы минуты у французов вся эта петрушка занимала, а если дольше, то начальник на них ругался.
Теперь же меня осенило.
При батарейном залповом огне между выстрелами по нашему артиллерийскому уставу проходит аккурат полторы минуты. И французы про это знают. Унтер свою команду натаскивал, чтоб они успевали открыть погреб, вынуть нужное количество зарядов, опустить крышку и укрыться в окопе. Вот почему вся наша стрельба впустую! Если бомбы и попадают в нужное место, то отскакивают от запертой броневой дверцы! Даже если взорвутся свежевынутые пакеты — урон невеликий.
Не так надобно стрелять, не так!
— Куда? — сипло крикнул мне в спину «сухарь». — Один я не управлюсь!
Но я спешил к лейтенанту.
— Ваше благородие! Ваше благородие!
Поскольку офицер был чужой, про мою вчерашнюю вылазку не знал и вообще видел меня впервые, он сначала не хотел и слушать.
— На место, матрос! Вернись на место!
Глаза очумелые, хрипит, от копоти всё лицо черное, только морщины белые. Но в конце концов внял. Гляжу — прищурился. Стал задавать вопросы.
— Молодец, говорит, матрос. Беги на вторую к лейтенанту Кисельникову, скажи, что я начинаю бить не залпами, а вразнобой. — И во всю глотку. — Расчеты! Прицел тот же! Огонь по готовности! Беглым, пли!
Я сбегал к Кисельникову. Он-то меня хорошо знал и вообще толковый, долго объяснять не пришлось. Правда, из-за того что орудия правофланговой батареи теперь бухали без перерыва, я чуть горло не надсадил, перекрикивая канонаду.
Потом я побежал на дальнюю левую сторону бастиона, где первая батарея. Там у лейтенанта Белова было еще четыре мортиры. Вторая уже начала лупить россыпью.
