Вот почему отказ мистера Хайнса взять десять тысяч долларов был таким зловещим признаком: не важно, в какую сторону перестали течь деньги — в банду или вовне, результат оставался равным образом разрушительным, вся система была в опасности; однажды в планетарии учитель объяснил нам, что, если бы земля вдруг перестала вращаться, она бы развалилась на куски.
Теперь я взволнованно ходил из угла в угол комнаты, совсем как мистер Шульц, я теперь знал, что имел в виду Хайнс, когда говорил о начале, он имел в виду конец; мне не довелось видеть мистера Шульца на вершине его могущества, я не знал его, когда он справлялся с любыми обстоятельствами и управлял ими; я вошел в его жизнь, когда уже не все подчинялось его желанию, когда он только защищался, я не помнил случая, чтобы он не сражался, все наши действия были связаны с его желанием выжить, все мои поручения — тоже, и лотерея, и посещение воскресной школы, даже то, что мне расквасили нос, что я спал с Дрю Престон, увез ее в Саратогу и вырвал из его лап — все это в конце концов служило одной цели — его выживанию.
Я не мог еще знать этого на булыжной мостовой перед пивным складом, когда у обочины остановилась третья из трех тихих машин и все мальчишки в благоговении вскочили на ноги, а я жонглировал двумя мячиками, апельсином, яйцом и камнем, изнемогая от преклонения перед великим гангстером; он высоко поднялся, и он падал. Вся жизнь Немца со мной была падением.
После пары дней молчания телефон начал звонить весьма регулярно. Звонили и мистер Берман, и мистер Шульц, и я бежал выполнять поручения, природа которых мне обычно была неясна. Газеты продолжали следить за делом Немца, так что во время каждодневных поездок на метро я старался понять, чем занимаюсь я и что предпринимает прокуратура по особым делам. Однажды утром я поехал в Эмбасси-клуб, который при дневном освещении выглядел не лучшим образом: чехлы выцвели, медь потускнела; незнакомый человек вручил мне коробку из-под виски «Уайт Лейбл» и сказал, чтобы я пошевеливался. В коробке лежали бухгалтерские книги, ленты арифмометра, деловые письма, накладные и тому подобное. Как мне и было велено, я поехал на Пенсильванский вокзал и положил коробку в автоматическую камеру хранения, а ключ отослал на имя мистера Эндрю Фейгена в какой-то отель в Ньюарке, штат Нью-Джерси. Потом я прочитал в «Миррор», что прокурор по особым делам наложил арест на всю деловую документацию ресторана «Метрополитен» и Ассоциации владельцев кафе в связи с загадочной смертью ее президента Джулиуса Моголовски, известного больше как Джули Мартин.
В другой раз я бегу вверх по мокрым скрипучим ступеням на Восьмой авеню в поисках боксерской школы Стилмэна. Это знаменитое спортивное заведение, и я спешу сделать вступительный взнос, хотя понятия не имею, чем мне там предстоит заниматься, кроме того, что я должен отдать одну из тысячедолларовых банкнот человеку, ни имени которого, ни как он выглядит я не знаю. В квадрате ринга я заметил негра с лоснящейся кожей и прекрасной мускулатурой, на голове у него был кожаный шлем, он наносил удар за ударом, а пять или шесть человек, стоящих вокруг, выкрикивали свои советы — ни дать ни взять портовые грузчики: так ему, так ему, Нэт, наддай, левой, правой, окучивай. К этой расе принадлежал и водитель Микки, у него тоже были оттопыренные уши, расплющенный нос, водянистые глаза, и он когда-то кружил по рингу, прыгал, совершал нырки и сплевывал в ведра; качаются мешки с песком, скрипят резиновые кеды; я понимаю, в чем сладость этой жизни; она проходит в ограниченном пространстве, как и религиозная, она пропитана густым запахом мужского пота, который является ее сутью, как и праведность; эти люди дышат верой друг в друга, этой верой насыщена старая кожа, стены; я не выдерживаю, хватаю скакалку и делаю с полсотни прыжков. И оказывается, мне не надо искать нужного человека, все очень просто, он сам замечает, что я уже здесь. Один из секундантов боксера на ринге подходит ко мне в своей короткой потной майке, из-под которой торчит волосатый белый живот, он обнимает меня своей вонючей рукой за плечо с таким видом, словно мы давние приятели и долго не виделись, прижимает меня к себе так, что его открытая ладонь оказывается у меня под носом, и ведет к выходу.
В газетах по этому поводу я ничего не вычитал, правда, у меня появилось чувство, что все, чем я занимаюсь, пропахло потом убийц.
Еще одна тысяча ушла судебному чиновнику в суде низшей инстанции — там начал дело Дикси Дейвис; пока я вынимал банкноту из бумажника, этот маленький лысый человечек гонял сигарный окурок из одного угла рта в другой. Насколько я помню, Джон Д. Рокфеллер отдавал только десятицентовики. На углу Бродвея и 49-й улицы в конторе Третьего отделения профсоюза мойщиков окон и уборщиков зданий мне пришлось ждать получателя очередной тысячи долларов на деревянном стуле около барьера, за которым находилась женщина с черной родинкой над верхней губой; она хмурилась, возможно, ее смущало мое присутствие, я ведь видел, что делать ей почти нечего, за ее спиной было очень широкое и высокое, но совершенно грязное окно, сквозь грязь на противоположной крыше видны были ноги рекламного любителя виски Джонни Уокера с моноклем и в цилиндре, его громадные ботинки шагали по воздуху над Бродвеем.
По правде говоря, мне нравилась эта пора, я чувствовал, что наступает мое время, и оно было как-то связано с осенью, с городом на последнем серьезном повороте к зиме, свет стал другим, ярким, холодным, он сковал воздух, отполировал верх двухэтажного автобуса № 6, на котором я совершал путешествие в предчувствии смерти; на углах под бронзовыми фонарями, увенчанными маленькими Меркуриями, собирались толпы людей, свистели полицейские, гудели машины; высокий автобус качался из стороны в сторону; над магазинами и отелями развевались флаги; и все это для меня, в честь моего триумфального продвижения, я наслаждался городом, куда Немцу не было доступа, на какое-то время город стал моим, и я мог делать все, что мне придет на ум.
Интересно, сколько он выдержит, как долго сможет держать себя в руках, не пытаясь испытать их решимость, ведь они знали все его убежища, они знали, где живет его жена, знали его машины, его людей, а теперь, без Хайнса, у него не осталось лапы ни в полиции, ни в суде, он мог сесть на уихокенский паром, он мог приехать по Голландскому туннелю, он мог пересечь мост Джорджа Вашингтона, он много чего мог, но они уже знали, где он находится, а потому знали бы и время отъезда, что для него превращало Нью-Йорк в крепость, обнесенный стеной город с запертыми воротами.
Приблизительно за неделю я раздал половину из десяти тысячедолларовых банкнот. Насколько я мог судить, это были не взятки, а текущие выплаты и небольшие организационные вливания.
Томас Э. Дьюи пил-таки кровь, он обнаружил несколько банковских счетов Немца Шульца на вымышленные имена и заморозил их, он наложил арест на финансовую документацию принадлежащего Немцу пивного завода, его помощники допрашивали полицейских и других людей, имена которых прессе не раскрывали. Но если находились деньги на подобные вещи, то должны были найтись средства и на постепенную перестройку всего дела, кто-то наверняка этим занимался, может, вы думаете, Микки ни на что не годился? Или Ирвинг не мог стать невидимкой? На совещании в гостиной борделя присутствовало человек двадцать — двадцать пять, и не все они убежали в Джерси, организация действовала, двадцать пять — это, конечно, не сто и не двести, но дело делалось — пусть хуже, в более сложных условиях, с меньшей эффективностью, — подлое, убийственное и достаточно прибыльное, чтобы нанять юристов, дело.
