— Сколько еще осталось?
Нефертити посмотрела на свой живот. Он был таким же маленьким и аккуратным, как и в прошлые разы, но на этот раз выглядел круглее и как-то тяжелее.
— Три. Еще три месяца, пока все это закончится.
С другими детьми она никогда не испытывала подобного нетерпения.
— Но ты мне поможешь, ведь правда же?
— Конечно.
Нефертити медленно кивнула, успокаиваясь.
— А то я подумала… — Ее глаза наполнились слезами. — Я подумала, что ты меня бросила.
Она напрочь позабыла про мое изгнание, надежно упрятала эти воспоминания, чтобы они не преследовали ее и чтобы это она была пострадавшей стороной.
— Я тебя не бросала, Нефертити. Можно любить двух людей одновременно, как ты любишь Меритатон и нашего отца.
Нефертити посмотрела на меня с глубочайшим недоверием.
— Я останусь до тех пор, пока ты не родишь своих сыновей, — пообещала я.
26
Перет. Сезон роста
Схватки начались несколько месяцев спустя, на рассвете. Эти роды были у моей сестры самыми продолжительными, и повитухи, собравшись в углу, обеспокоенно переглядывались и обсуждали, не дать ли ей ревень и руту.
— Что они говорят? — вскрикнула Нефертити.
— Что у тебя никогда еще не было настолько болезненных родов, — правдиво ответила я.
— Если что-то пойдет не так — скажи мне! — выдохнула сестра. — Если они что-то поймут…
— Ничего страшного не происходит, — оборвала я ее и успокаивающе положила руку ей на лоб, а Нефертити вцепилась в ручки родильного кресла.
— Мават! — вскрикнула она. — Где отец? Больно как!
— Тужься! — хором закричали повитухи, и Нефертити снова напряглась и пронзительно закричала, так что и Анубис проснулся бы, — а потом появились они.
Не один ребенок — двое.
— Двойня! — закричали повитухи, и Нефертити нетерпеливо спросила:
— Кто? — Она изо всех сил пыталась разглядеть детей. — Кто?!
Повитухи обеспокоенно переглянулись, потом одна выступила вперед и сообщила:
— Девочки, ваше величество.
Тут новорожденные громко завопили. Нефертити рухнула на кресло. Она предприняла пять попыток. Пять попыток — и шесть девочек. Павильон заполнился радостными возгласами. Моя мать высоко подняла одну из царевен.
— Отнесите меня обратно на кровать, — прошептала Нефертити.
Эхнатона впустили в комнату лишь после того, как ее переодели и уложили в постель.
— Нефертити!
Фараон оглядел комнату, убедился, что жена жива, и принялся искать взглядом детей.
— Двойня!
Повитухи сделали вид, будто они вне себя от радости, и вид у Эхнатона сделался триумфальный. Но потом на лице его проступила тревога.
— Сыновья? — быстро спросил он.
— Нет. Две прекрасные дочери, — ответила самая старшая из повитух, и, как ни странно, похоже было, что Эхнатон рад без памяти.
Он тут же кинулся к Нефертити.
— Как мы их назовем?
Нефертити улыбнулась ему, хотя я знала, что ее сейчас терзает жестокое разочарование.
— Сетепенре, — ответила она. — И…
— Нефернеферуатон.
— Нет! Нефернеферуре.
Я посмотрела на Нефертити и по ее решительному виду поняла, что она не намерена называть своих дочерей в честь бога, пославшего ей шестерых царевен. Интересно, а Амон смог бы дать ей царевича?
Эхнатон взял руку моей сестры и прижал к груди.
— Нефернеферуре, — уступил он, — вслед за прекраснейшей матерью в мире.
Когда мой отец услышал эти новости, он уселся под родильным павильоном и велел принести ему вина.
— Шесть девочек, — глухо произнес он, не в силах поверить в это. — Он дал Кийе сына, а твоей сестре — шесть девочек.
— Но он любит их. Он просто без ума от них.
Отец посмотрел на меня.
— Он может любить их больше, чем самого Атона, но что подумают люди?
Пока вести расходились по Амарне, я отправилась в сад и отыскала там мужа.
— Ты слышал? — спросила я, кутаясь в плащ.
— Двойня.
— Не просто двойня, — негромко произнесла я; с губ моих сорвались клубы пара. — Девочки.
— И как он воспринял эти вести? — спросил Нахтмин.
Я уселась рядом с ним на скамью у лотосового пруда и задумалась: и как это рыбы могут плавать в такой холод?
— Кто — Эхнатон или мой отец?
— Твой отец. Как себя чувствует фараон, я могу догадаться. Никакого сына, что стал бы соперничать с ним за внимание Нефертити. Никакого царевича, которого пришлось бы остерегаться в старости. Панахеси может думать, что он держит в руках все семь пешек. Но он не понимает, насколько фараон боится Небнефера.
— Но Небнеферу всего семь…
— А когда ему будет четырнадцать-пятнадцать? — поинтересовался супруг.
Я посмотрела на рыбу, подплывшую к поверхности воды: она, разинув круглый рот, искала, чего бы съесть.
— А ты стал бы ревновать к сыну?
— Ревновать? — Нахтмин рассмеялся. — Я бы считал его величайшим своим благословением, — с пылом произнес он, но тут же добавил: — Конечно, если этого так и не произойдет…
Я взяла его за руку.
— Ну а если все-таки?
Муж вопросительно посмотрел на меня. Я улыбнулась. Он вскочил со скамьи.
— Неужели ты…
Я улыбнулась, и улыбка моя сделалась шире.
Нахтмин подхватил меня со скамьи и сжал в объятиях.
— Давно ты знаешь? Ты уверена? Это не…
— Я уже на третьем месяце! — Я рассмеялась как ненормальная. — Я никому еще не говорила. Даже Ипу. Я ждала, чтобы увериться окончательно, что не ошибаюсь.
На лице Нахтмина отразилась безграничная радость.
— Мив-шер… — Он прижал меня к себе и погладил по голове. — Ребенок, мив-шер…
Я со смехом кивнула:
— К месори.
— Ребенок урожая, — восхищенно произнес Нахтмин. Это был благоприятнейший знак: рождение ребенка в сезон сбора урожая. Мы стояли, держась за руки, и смотрели на пруд, и воздух больше не казался горьким.
— Когда ты скажешь сестре?
— Сперва я скажу матери.
