— Она сведуща в травах! И она предлагает руту, а не гниющее мясо!
В голосе Эхнатона появилась подозрительность:
— А откуда ты знаешь, что она не пытается избавиться от своей сестры и шурина? Вдруг она хочет захватить трон ради своего сына?
— Пускай на каждую дверь повесят венок из мяты и руты, — распорядилась Нефертити.
— А жертвоприношение? — попытался надавить на двух фараонов Египта Панахеси.
Эхнатон выпрямился.
— Пусть его поставят у каждой комнаты, в которой желают защиты Атона, — громко объявил он. — Те же, кто желает навлечь на себя гнев великого бога, — он взглянул мне в глаза, — обойдутся без подношения.
Все расходились из Зала приемов в подавленном настроении. Когда толпа рассосалась, Нефертити коснулась моей руки:
— Что ты будешь делать?
— Вернусь к Бараке, запрусь и никого не буду впускать.
— Ведь нам нельзя быть всем вместе, да? — спросила сестра. — Собрать всю нашу семью в одних покоях — это значит рисковать всем.
В голосе ее звучал страх, и мне подумалось, что впервые рядом с ней будет только Эхнатон и никого более. Наши родители отправятся в свои покои, а Тийя будет присматривать за детьми.
Я погладила ее по руке.
— Мы переживем это по отдельности, — сказала я.
— Откуда ты знаешь? Ты можешь умереть от чумы, а я даже не узнаю об этом, пока кто-нибудь из слуг не сообщит об Оке Гора. А мои дочери… — Стройная фигурка Нефертити словно бы уменьшилась на глазах. — Я буду совсем одна.
Именно этого она боялась сильнее всего. Я взяла руку сестры и прижала к сердцу.
— С нами все будет хорошо, — пообещала я. — Мы увидимся через две недели.
Так я солгала ей единственный раз в жизни.
Черная смерть расползалась по дворцу, а Панахеси тем временем разносил подношения — блюда с солониной — к дверям тех, кто хотел получить благословение Атона. Он шел по коридорам в своем одеянии из шкуры леопарда и самых тяжелых золотых кольцах, а за ним тянулись молодые жрецы и высокими голосами пели хвалу Атону. А пока они пели, Анубис опустошал дворец.
Когда Панахеси подошел к нашей двери, Хеквет велела ему уходить.
— Погоди! — Я распахнула дверь и очутилась лицом к лицу со жрецом. Нахтмин и кормилица вскрикнули. — Я буду держать перед собой ветку руты, — пообещала я и снова повернулась к Панахеси. — Ты положил подношение у детской?
Панахеси отбросил полу леопардового плаща за спину и двинулся к следующей двери.
— Ты положил подношение у детской?! — крикнула я.
Жрец снисходительно посмотрел на меня:
— Конечно.
— Не делай этого! Не оставляй там подношение! Я дам тебе все, что ты захочешь, — в отчаянии взмолилась я.
Панахеси смерил меня взглядом.
— А что мне может понадобиться от сестры главной жены царя?
— От сестры фараона, — поправила его я.
Панахеси скривился.
— В детской спит мой внук. Ты думаешь, что я погублю надежду Египта, лишь бы только убить шесть ничего не значащих девчонок? Тогда ты и вправду настолько глупа, как я думал.
— Закрой дверь! — закричала сзади Хеквет. — Закрой дверь! — взмолилась она, держа на руках обоих наших детей.
Я посмотрела вслед Панахеси, уходящему с блюдами, полными мяса, а потом затворила дверь, подсунула под нее мяту и руту и заперла комнату.
Прошло два дня, а во дворце так и не появилось ни признаков Черной смерти, ни Ока смерти ни над какой из дверей. А затем, на третью ночь, ровно тогда, когда мы уже начали верить, что дворец останется защищен, Анубис вошел закусить во все покои, перед которыми стояли подношения Атону.
На рассвете тишину коридоров разорвали пронзительные крики служанки. Она промчалась к царским покоям, на бегу крича про Око Гора.
— Парень рядом с кухней! — в ужасе вопила она. — И старший конюший! Все, кто оставил подношения Атону! Два посланца из Абидоса! И один с Родоса! Из их комнат слышен запах!
— Что теперь? — шепотом спросила я за нашей запертой дверью.
— Теперь будем ждать и смотреть, — ответил Нахтмин, — и надеяться, что смерть посетит только тех, кто оставил подношения Атону.
Но когда жители Амарны увидели едущие ко дворцу повозки смерти, город захлестнула ярость. Если бог фараона не защитил дворец Амарны, с чего бы вдруг ему защищать жителей города? Невзирая на риск, египтяне вышли на улицы, скандируя гимны Амону и разбивая изображения Атона. Они явились к воротам дворца и потребовали, чтобы им сообщили, жив ли еще фараон-еретик. Я подошла к нашим заколоченным окнам и услышала крики.
— Слышите, как они его называют? — прошептала я.
Глаза Хеквет были круглыми от страха.
— Царь-еретик, — отозвалась она.
— А ты слышишь, что они кричат?
Мы прислушались к грохоту камней и молотков. Люди уродовали статуи Эхнатона и кричали, призывая разрушить саму Амарну: «Сожжем ее! Сожжем ее!»
Я прижала Бараку к груди.
В полдень, когда принесли еду, Нахтмин отворил дверь и потрясенно отступил. Еду принесла другая служанка; она дрожала и плакала.
— Что случилось? — спросил Нахтмин.
— Детская! — выдохнула девушка.
Я передала сына Хеквет и подбежала к двери.
— Что там?
— Все заболели, — заплакала она, протягивая нам корзину. — Все дети заболели!
— Кто?! Кто заболел?! — крикнула я.
— Дети. Царевны-двойняшки умерли. Царевна Мекетатон скончалась. И Небнефер, госпожа…
Служанка закрыла рот ладонью, как будто готовые сорваться слова следовало удержать любой ценой.
Нахтмин схватил девушку за руку:
— Умер?
У служанки задрожали колени.
— Нет. Но у него чума.
— Давай сюда еду и закрой дверь, — быстро произнес Нахтмин.
— Подожди! — взмолилась я. — Нефертити и мои родители. На их комнатах есть Око Гора?
— Нет, — прошептала девушка, — но наша фараон захочет умереть, когда услышит, что из шести ее царевен осталось всего три.
Я в ужасе отпрянула.
— Так ей не сказали?
Девушка сжала губы. Слезы ее полились сильнее, и она покачала головой:
— Об этом никому не сказали, кроме тебя, госпожа. Слуги боятся его.
Его. Эхнатона. Я оперлась о дверной косяк. Три царевны умерли, а вскоре и царевич Египта будет мертв. А раз чума проникла в детскую, что случилось с Тийей? С Меритатон и Анхесенпаатон? Нахтмин запер дверь на засов, а Хеквет тут же вскочила:
