— Конечно, — поспешно откликнулся старый лекарь. — Но ей необходим покой. Ее нельзя тревожить, пока она носит ребенка. Никаких плохих новостей, никаких…
— Вылечи ее!
Лекарь закивал, кинулся к своей сумке и извлек оттуда несколько пузырьков и флакон с мазью. Я пригляделась, пытаясь разобрать, что у него там. А вдруг оно опасное? Что, если от этих лекарств ей и вправду станет плохо? Я посмотрела на отца. Тот оставался бесстрастным, и я поняла, что там. Розмариновая вода.
Старик дал Нефертити лекарство, и мы просидели весь оставшийся вечер с моей сестрой, пока она засыпала. Пришла мать, потом Ипу и Мерит принесли свежие фрукты и льняное белье. Когда настала ночь, мать вернулась в свою натопленную комнату, а мы с отцом и Аменхотеп остались. Но чем дольше я смотрела, как Нефертити спит, тем сильнее во мне разгорались обида и возмущение. Если Нефертити настолько эгоистична, нам с отцом не следует принимать участие в подобной глупой возне. Мы вовсе не обязаны торчать у ее постели, как часовые, отогревая руки у огня, пока она лежит, уютно укутавшись в одеяла, а Аменхотеп гладит ее по щеке. В конце концов даже отец ушел, но, уходя, он многозначительно велел мне:
— Мутноджмет, присматривай за ней.
Он закрыл за собою дверь, а Аменхотеп встал у постели Нефертити.
— Насколько тяжело она больна? — спросил царь Египта.
Его удлиненное лицо из-за игры теней казалось треугольным.
Я подавила страх.
— Я боюсь за нее, ваше величество.
Это не было ложью.
Аменхотеп посмотрел на свою спящую царицу. Она была безукоризненно прекрасна, и я поняла, что никогда в жизни не буду любима столь самозабвенно.
— Целители излечат ее, — пообещал Аменхотеп. — Она носит нашего ребенка. Будущее Египта.
— Ваше величество, а как же Небнефер? — не сдержавшись, спросила я.
Фараон посмотрел на меня как-то странно, словно совсем позабыл о ребенке Кийи.
— Она — вторая жена. Нефертити — моя царица, и она верна мне. Она понимает мои мечты о том, как приумножить величие Египта. О Египте под водительством всемогущего Атона. Наши дети изберут Солнце и станут самыми могущественными правителями изо всех, кого благословляли боги.
У меня перехватило горло.
— А Амон?
— Амон мертв! — ответил Аменхотеп. — Но я воскрешу мечты моего деда о фараонах, которые не страшатся власти жрецов Амона. Я воздам ему почести, и меня запомнят навеки благодаря моим деяниям. Нашим деяниям, — произнес он, подчеркнув это «нашим», и посмотрел на Нефертити, свою супругу и соратницу, свою верную союзницу.
На всякую попытку Кийи что-либо предпринять Нефертити отвечала предложением создать новую статую, новый дворик, новый блестящий храм.
Аменхотеп просидел у постели жены всю ночь. Я наблюдала за ним, размышляя над тем, что же такое должно найти на человека, чтобы он уничтожил богов своего народа и возвысил вместо них покровителя, о котором никто не слыхал. «Алчность, — подумала я. — Его ненависть ко всему, во что верит его отец, и его жажда власти. Без жрецов Амона его власть станет безграничной». Я уселась в кресло с толстыми подушками и посмотрела, как фараон гладит мою сестру по щеке. Он с нежностью коснулся ее лица и вдохнул лавандовый запах ее волос. Когда я уснула, он так и остался сидеть, молясь Атону, чтобы тот ниспослал чудо.
На следующее утро, когда я проснулась, у меня было такое чувство, словно у меня вместо глаз две гири. В прихожей уже дожидался посланник с вестями из Фив, в украшениях из золота и лазурита. Но Аменхотеп не желал ничего слушать.
— Чтобы никто не смел тревожить царицу! — с силой произнес он.
Из-за спины посланца вынырнул Панахеси:
— Ваше величество, это касается царевича.
Аменхотеп подошел к дверям.
— Ну что еще такое? Царица больна.
Панахеси, нахмурившись, вошел в комнату.
— Я глубоко сожалею о том, что ее величество заболела.
Он взглянул на дверь, ведущую в спальню Нефертити.
— Царица Тийя и Старший шлют благословения вашему сыну, — продолжал он. — Празднество в честь его рождения состоится сегодня вечером, с позволения вашего величества.
Аменхотеп тоже взглянул в сторону покоев Нефертити. Дверь была открыта, и Панахеси мог видеть, что Нефертити лежит в постели, а Мерит с Ипу хлопочут вокруг нее.
— Иди, — подала голос моя сестра. — Он — твой сын.
Аменхотеп прошел обратно к ней в комнату и коснулся ее руки:
— Я тебя не оставлю.
— Боги послали тебе сына. — Нефертити слабо улыбнулась. — Иди, вознеси благодарности.
Она лучезарно улыбнулась супругу — воплощенная красота и великодушие, — и я осознала, насколько хитроумно она спланировала эту сцену. Это она давала ему позволение уйти, а не фараон сообщил ей, что уходит на празднество.
— Иди, — прошептала она.
— Я буду думать о тебе весь вечер, — пообещал Аменхотеп.
Панахеси, остававшийся в прихожей, изучающе взглянул на меня.
— Весьма прискорбно слышать, что царица заболела. Когда это случилось?
Я почувствовала, что краснею от стыда.
— Вчера вечером.
— Примерно тогда же, когда царевич появился на свет, — заметил Панахеси.
Я промолчала. Затем из комнаты Нефертити вышел Аменхотеп, и Панахеси попытался изобразить улыбку.
— Так следует ли нам устраивать празднество, ваше величество?
— Да, но я не настроен праздновать, — предостерег его фараон.
Как только они ушли, Нефертити тут же села.
— Панахеси знает, — предупредила ее я.
— Что знает? — весело спросила она, встала и принялась расчесываться.
— Знает, что ты лжешь.
Нефертити обернулась так быстро, что подол платья обвился вокруг ее ног.
— Кто сказал, что я лгу? Кто сказал, что я не болею?
Я не стала ничего отвечать. Нефертити могла одурачить весь мемфисский двор, но ей не под силу было одурачить меня. Она переоделась в чистое платье и велела Мерит принести фруктов.
— Сколько ты будешь продолжать эту затею? — спросила я.
Нефертити улыбнулась — одними лишь краешками губ.
— До тех пор, пока впечатления от рождения нового царевича не изгладятся. — Она слегка пожала плечами. — И я снова стану центром Египта.
Впечатления изгладились быстро — да иначе и быть не могло, ведь строительство храма Атона было превыше всего. И через три дня Нефертити чудесным образом исцелилась. Лекарь пришел и заявил, что это было чудо. Отец принес с винодельни для Нефертити винный напиток шедех, а моя мать по случаю ее исцеления выдавила из себя несколько слезинок. Мне начало казаться, что все мы — какие-то лицедеи, а не правящая семья Египта.
