2. АВТОМОБИЛЬ
Когда самолет начал свое долгое снижение, Грант стал следить за приближающимися огнями города с чувством значительного облегчения. Никто никогда не сообщал ему никаких деталей, касающихся важности доктора Бенеша, за исключением того очевидного факта, что он является ученым-перебежчиком, обладающим жизненно важной информацией. Говорили, что он самый важный человек в мире, и пренебрегали объяснениями, почему.
– Не нажимай, – говорили ему, – не подстегивай лошадь. Но все это жизненно важно, невероятно важно. Делай его без напряжений; но помни, что от этого зависит все: твоя страна, твой мир, человечество.
И вот дело сделано. Он никогда не смог бы сделать его, если бы они не боялись убить Бенеша. В тот момент, когда они поняли, что убийство Бенеша единственный путь, который позволит свести партию хотя бы вничью, было уже поздно, и он был таков.
Пуля, скользнувшая по ребрам-все, чем заплатил за это Грант. Об этом позаботилась длинная тугая повязка.
Он смертельно устал, устал физически, конечно, но так же и от всей этой безумной глупости. В колледже десять лет тому назад его называли Гранитный Грант, и он, как дурак, старался соответствовать на футбольном поле этому своему прозвищу.
Результатом была сломанная рука, но, в конце концов, он был достаточно удачлив и сохранил в неприкосновенности нос и зубы, благодаря чему не утратил своей мужественной красоты. На его губах промелькнула легкая улыбка.
И с того времени его не называли по имени. Только односложное ворчание: Грант. Очень мужественный. Очень сильный.
Ну и черт с ним. Все, что это ему давало – усталость и возможные перспективы укоротить жизнь. Ему только что перевалило за 30, и как раз настал момент вернуться к имени. Чарльз Грант, может быть, даже Чарли Грант. Старина Чарли Грант!
Он поморщился, но потом снова сурово насупился. Это обязательно будет. Старина Чарли. Вот как это было бы. Добрый, нежный старик Чарли, который любит посидеть в кресле-качалке. Ха, Чарли, хороший денек. Эй, Чарли, похоже, будет дождь.
Возьмись за легкую работу, старина Чарли, и лодырничай до самой пенсии.
Грант посмотрел в сторону Яна Бенеша.
Он почувствовал что-то родное в этой копне седых волос, в этом лице с сильным мясистым носом над растрепанными пушистыми усами, тоже седыми. Карикатурист довольствовался бы только этим носом и усами, но были еще глаза, спрятанные в четких линиях морщин, и горизонтальные линии, никогда не сходившие с его лба. Костюм Бенеша был довольно плохого покроя, но они уходили слишком поспешно, у них не было времени выбрать хороший фасон. Грант знал, что ученому было меньше 50, но он выглядел старше.
Бенеш наклонился вперед, наблюдая за огнями приближающегося города.
– Вы бывали когда-нибудь прежде в этой части страны, профессор? – спросил Грант.
– Я никогда не был ни в какой части вашей страны, – ответил Бенеш. – Или этот вопрос был задан в качестве ловушки?
В его речи можно было уловить слабый, но отчетливо слышимый акцент.
– Нет. Просто чтобы завязать разговор. Там внизу, впереди, наш второй по величине город. Вы могли слышать о нем. Я – с другого конца страны.
– Для меня это не имеет никакого значения. Один конец, другой конец. То время, что я здесь… Это будет…
Он не закончил фразу, но в глазах его была печаль.
«Оторваться нелегко, – подумал Грант, – даже если ты чувствуешь, что должен это сделать.»
Он сказал:
– У вас не будет времени для печальных размышлений, профессор. Мы окунем вас в работу.
Бенеш оставался печальным.
– Я в этом не сомневаюсь. Я ждал этого. Это ведь цена, которую я плачу, не так ли?
– Боюсь, что именно так. Знаете, вы будете для нас значительной поддержкой.
Бенеш положил руку на рукав Гранта.
– Вы рисковали жизнью. Я это ценю. Вас могли убить.
– Я смотрю на возможность быть убитым, как на обычное дело. Профессиональный риск. Мне за это платят. Не так много как за игру на гитаре или бейсбол, как вы понимаете, но около того, что, по их мнению, стоит моя жизнь.
– Вы не можете так легко относиться к этому.
– Могу. Мой организм может. Когда я вернусь, то получу только энергичное рукопожатие и одобрительное: «Хорошая работа!» Вы знаете, мужская сдержанность и тому подобное. А затем: «Теперь получите новое назначение, а мы должны вычесть стоимость повязки, которая имеется на вашем боку. Мы должны следить за расходами».
– Ваша игра в цинизм не обманет меня, молодой человек.
– Она должна обманывать меня, профессор, или я должен уйти с работы.
Грант был удивлен неожиданной горечью, прозвучавшей в его голосе.
– Пристегнитесь, профессор. Эта летающая груда металлического хлама плохо приземляется.
* * *
Самолет, вопреки предсказанию Гранта, приземлился очень плавно и, развернувшись, подрулил к стоянке.
Отряды секретной службы сомкнулись.
Солдаты спрыгнули с грузовиков и образовали вокруг самолета заслон, оставив коридор для моторизированной лестницы, направлявшейся к двери самолета.
Кортеж из трех лимузинов подкатил почти к самому подножию лестницы.
– Вы переборщили с обеспечением безопасности, полковник, – сказал Оуэнс.
– Лучше слишком много, чем слишком мало.
Его губы беззвучно зашевелились, и изумленный Оуэнс различил в их движении что-то похожее на короткую молитву.
– Я рад, что он уже здесь, – сказал Оуэнс.
– Не в такой степени, как я. Вы знаете, самолет мог взорваться во время полета.
Дверь самолета открылась, и в проеме тут же появился Грант. Он посмотрел вокруг, затем махнул рукой.
– Он выглядит в полном порядке, – заметил полковник Гондер. – Где же Бенеш?
Как бы в ответ на этот вопрос Грант прижался к одной стороне двери, давая возможность Бенешу протиснуться через нее. На мгновение на лице Бенеша появилась улыбка. Неся в руке один потрепанный плоский чемоданчик, он осторожно сбежал вниз по ступенькам.
Грант последовал за ним. За Грантом спускались командир корабля и второй пилот.
Полковник Гондер стоял у подножия лестницы.
– Профессор Бенеш, рад видеть вас здесь! Меня зовут Гондер. С этого момента я отвечаю за вашу безопасность. Это капитан Оуэнс. Я думаю, вы знаете его.
Глаза Бенеша вспыхнули, он вскинул руки вверх, выронив при этом чемодан. Полковник Гондер незаметно подхватил его.
– Оуэнс! Да, конечно. Однажды вечером мы с ним вместе напились. Я хорошо это помню. Длинное, скучное, изнурительное заседание в полдень, где все, что было интересным, нельзя было говорить, так что все это безнадежно оседало на меня, словно серое одеяло. За ужином я и Оуэнс познакомились. С ним вместе было пятеро его коллег, но остальных я помню довольно смутно. Я и Оуэнс после всего этого пошли в небольшой клуб с дансингом и джазом, и мы пили водку, и Оуэнс подружился с одной девушкой. Вы помните Ярославика, Оуэнс?
