– Так хотели ваши создатели?
– Сомневаюсь. Впрочем, не важно. Мало ли кто чего от меня хотел. Главное, я сам себя вполне устраиваю.
Мы двинулись вниз по реке. Паук указал место назначения – живописную полянку с растущими у воды кипарисами.
– Солнцеед может явиться в любой момент. Вчера при снилось, значит так и будет.
– Это что же, солнцеед вам пригрезился? И так можно обрести друга? – не поверила я.
– Самый надежный способ. Вам, Лина, сны, похоже, в новинку?
– Однажды приснился братик, маленький птенчик. Он пообещал, что мы скоро увидимся.
– Это случится, не сомневайтесь.
– Думаете, он существует?
– Я его не встречал, но если он вам приснился, значит существует наверняка. – Помолчав, он добавил: – Сами понимаете, настало время перемен.
Должно быть, я задремала.
– Это мой друг солнцеед, образец фотосинтетического человека, homo syntheticus, – прозвучали слова паука.
Я открыла глаза. Ростом пять футов, солнцеед смахивал на человека лишь издали. Его туловище, казалось, сплошь состояло из лиан и тыкв-горлянок; голову венчали блеклые побеги.
– Через них он поглощает солнечный свет, – пояснил Паук, – и перерабатывает его во все необходимое для жизни. Солнцеед не разговаривает, но может издавать некоторые звуки. Вот эти, например, означают, что вы ему нравитесь.
– Взаимно, – кивнула я.
На теле солнцееда в какой-то бессвязной последовательности загорались и гасли огоньки.
Паук словно прочел мои мысли.
– Да, он передает информацию световыми сигналами. Не азбукой Морзе. Этот язык мне пока не удалось расшифровать, да и нужды особой нет. Солнцеед вполне понятно говорит со мной во сне.
Паук рассказал, что питается солнцеед солнечным светом и дождем и начисто лишен аппетита в привычном смысле слова. Вся его еда на вкус одинакова, что неудивительно при такой диете. То же и с сексуальными потребностями, поскольку он саморазмножающийся.
– И много таких, как он? – спросила я.
– Солнцеед творит себе подобных почкованием, но официальное производство давно приостановлено. Власти сочли homo syntheticus чересчур инертным. Правильно, ему ведь не нужно зарабатывать на жизнь, а новому человеку такое не пристало.
– Но солнцееда не уничтожили!
– Его вышвырнули как отработанный материал. Посчитали мертвым и бросили на кучу мусора. Однако не так-то просто убить растение. Вдобавок зима выдалась теплая, с дождями, и солнцеед оправился. Я встретил его на городской свалке и привел сюда. Теперь он цветет и пахнет.
– Очень благородно с вашей стороны, господин паук.
– Люди нового образца должны помогать друг другу. Солнцеед обрел место в жизни и призвание.
– И в чем оно заключается?
– В духовной эволюции, кажется. Его плотские радости, если таковые вообще имеются, сведены к минимуму, что дает простор для любви и тяги к прекрасному.
– По мне, просто идеал человека, – сказала я.
– Но он вовсе не человек. Внешность здесь обманчива, это лишь дань антропоморфному сентиментализму его создателей. По сути, солнцеед самый диковинный из нас. Он не подчиняется желаниям в силу отсутствия таковых, не страдает вкусовыми пристрастиями, питаясь исключительно светом, а саморазмножение исключает тягу к сексу. Вдобавок солнцеед не обладает эстетическим чувством ввиду неспособности творить материальные объекты. Не можешь сотворить объект – значит не можешь вникнуть в его суть и полюбить.
– Что же тогда он любит?
– Мне кажется, его разум освобожден для мыслей высокоморального, этического и эстетического плана. Солнцеед любит саму игру жизни, обладая достаточной чувственностью, чтобы оценить вечное торжество этого процесса. В отличие от настоящих людей, эта игра для него не оканчивается смертью, ибо он во всех отношениях бессмертен, творя растения, которые суть продолжение его самого. Из человеческого в нем только любовь к игре. И эта игра сейчас требует, чтобы ты, русалочка, отправилась к морю и нашла своего суженого.
– Я и сама не прочь. А как же вы, господин паук?
– Во мне тоже мало человеческого. Мой организм принимает пищу, но не наслаждается ею. Половое влечение присутствует лишь в слабой форме, не даруя удовольствия от процесса. Металлическая и механическая природа моего тела отлучила меня от плотских тягот и утех.
Вскоре паук и солнцеед ушли, оставив меня в одиночестве.
Размышляя о словах паука, я все явственней понимала, что вступаю в пору чудес. Старые, отжившие свое формы жизни уступали место новым, вроде меня.
Я барахталась на мелководье, помогая себе хвостом, и вскоре выбилась из сил. Вокруг плавали нечистоты – верный признак близости человеческого жилища.
Захотелось передохнуть, подремать. Я закрыла глаза и увидела сон.
Снова снился братик.
– Сестричка, – чирикнул он, – прости, что являюсь только в грезах, по-другому пока не выходит, но я стараюсь, учусь. Тяжеловато, конечно. Удильщик снов говорит, что я самородок, поэтому надо учиться. Сестричка, берегись: впереди тебя подстерегают беды и преграды. Надеюсь упросить удильщика, чтобы помог тебе.
– Какие беды? Что за преграды? Кто такой удильщик снов?
Помедлив, братик произнес:
– Мне этого не объяснить, сестричка, но чем смогу, помогу. Главное, так и плыви, не сворачивай, а помощь придет.
Тут я проснулась, чувствуя себя одинокой, как никогда в жизни.
Я снова пробиралась вниз по реке, когда вдруг послышался громкий плеск и чей-то рассерженный голос. Нырнуть и спрятаться не удалось – слишком мелко. Ко мне на полном скаку приближался всадник, но, приглядевшись, я увидела, что человеческая голова растет прямо из конской шеи. Широкоскулое, заросшее щетиной лицо пылало злобой и мрачной одержимостью.
Решив, что это замаскированный под чудовище бандит, я закричала в отчаянии:
– Убирайся прочь, негодяй!
Человек-конь застыл на месте:
– Сейчас задам тебе за «негодяя»! А ну, встань! Хочу на тебя поглядеть.
Я выпрямилась на хвосте. Человек-конь опешил:
– Что за чудо-юдо!
– Я русалка. – Заметив в его взгляде недоумение, я пояснила: – Полудевушка-полурыба.
– Первый раз такое вижу.
– Взаимно, полумужчина-полуконь.
Он покачал головой и нахмурился, что ему абсолютно не шло. Такой красавчик, когда не корчит рожи.
– Да, я наполовину конь. Знаешь, кем меня считают люди?
– Кентавром? – робко предположила я.
– Ха, если бы! Паршивой клячей, не хочешь? – фыркнул тот. – И вдобавок секут, если медленно волочу плуг. Но это еще полбеды. Рассказать, что самое страшное?
