– Так как получилось, что ты все еще жив? – поинтересовалась Эсфирь.
Ричи собрал все свои мысленные силы и гаркнул:
– А он и не должен был.
– Не поняла. Что ты сказал?
– Операция оказалась неудачной, – пояснил Ричи. – Трансплантацию осуществили, но от Моисея не избавились. Тело должно было принадлежать исключительно мне. А он, черт возьми, все еще здесь!
Глаза Эсфири полезли на лоб. Она глубоко вдохнула, потом выдохнула и попыталась взять себя в руки.
– Приятно познакомиться, мистер…
– Каслмен, Ричи Каслмен. А вы?..
– Миссис Казорни, Эсфирь Казорни. – Она нахмурилась, будто хотела сказать: «Поверить не могу!»; затем робко спросила: – Мойша, ты все еще здесь где-то?
– Конечно я здесь. Где мне еще быть?
Ричи отметил, что голос Грелича звучал более уверенно, чем его собственный, более ярко и эмоционально. Фразы Моисея были наполнены всем спектром низких и высоких звуков и полным диапазоном громкости.
– Да, Эсфирь, – тем временем продолжал Грелич, – по милости судьбы я все еще здесь. Эти клуцы
[14]
из компании даже не смогли убить несчастного еврея, хотя Гитлер неоднократно показывал, как это делается. Мы, Эсфирь, живем во времена расцвета цивилизации гоев, так сказать, в ее апофеозе. У руля стоят олухи и демонстрируют нам, что значит «облажаться», уж прости за грубое словечко.
Эсфирь махнула рукой – дескать, пустяки. Она вгляделась в лицо мужчины и шепотом спросила:
– Мойша!
– Да здесь я, здесь, – проворчал Моисей. – Где еще мне быть?
– А этот парень, что живет в твоем теле, он наш?
– Атеист я! – вскричал Ричи. – Убежденный, чистокровный атеист.
– О, сечешь фишку? – сказал Моисей. – Атеизм – первый шаг на пути к иудаизму.
– Ни за что на свете! – воскликнул Ричи.
– А какого толка атеизма ты придерживаешься?
– А что, у атеизма есть еще и толки?
– Минимум два: интеллектуальный и инстинктивный.
– Ага!
– Что «ага»?
– Ты только что сам подтвердил мою любимую идею. Евреи никогда не бывают инстинктивными атеистами. Евреи, даже самые глупые, рождаются с сомнениями в мозгах и готовы спорить по любому поводу. Поэтому все евреи – интеллектуалы. И если уж еврей решится на самоубийство, то не раньше, чем поспорит об этом сам с собой, долго и взвешенно, и примет во внимание Божье мнение о суициде.
В дверь позвонили снова. Грелич открыл.
– Соломончик! – восторженно воскликнул он, обнаружив за дверью высокого чернокожего человека. – Соломон Гранди, эфиопский еврей, – пояснил он Ричи.
– Мойша, ты меня слышишь? – спросил Соломон.
– Конечно-конечно, я тебя слышу, Соломончик. Ну и что ты мне хочешь поведать? Что-нибудь из твоих афрохасидских псевдонаучных бредней?
– Я пришел просто как друг, – ответствовал Соломон.
– Очень, очень мило, – хмыкнул Грелич. – Убийца возвращается, чтобы поглумиться над трупом жертвы.
– Не вполне понял, – сказал Соломон.
– А что тут понимать? Где ты был, когда я нуждался в друге? Где ты был, когда я собрался покончить с собой?
– Покончить с собой? На труп ты не похож, Мойша.
– Я честно пытался. И все еще жив по чистой случайности.
– Так каждый может сказать. А можно сказать иначе: так называемая случайность никогда не случалась.
– Софистика! – вскричал Грелич.
Соломон задумался, потом кивнул:
– Согласен. В самом деле, я никогда не был тебе хорошим другом. Точнее, не оказался тебе хорошим другом, когда это было тебе нужно.
– Ничего не хочу знать, – сказал Грелич, уловив тенденцию в поведении Соломона.
– Мы оба ответственны за то, что с тобой стряслось, – говорил Соломон. – Ты сам себя избрал жертвой, а я стал убийцей поневоле. Вместе мы и оборвали твою жизнь. Но мы оба просчитались в отношении Бога.
– С чего ты взял? – вопросил Грелич.
– Мы полагали, что можем воплотить в реальность Великое Ничто Смерти. Но Господь ответствовал нам: «Не так все должно быть». И Он даровал нам обоим жизнь, дабы мы терзались содеянным и не могли от этого спастись.
– Бог никогда бы так не сделал, – ответил Грелич. – Ну, если бы Он существовал.
– Бог существует.
– И на каких основаниях Он бы сделал то, что, по-твоему, сделал с нами?
– Ему не нужны никакие основания. Он не зависит от собственных решений. Он может делать все, что захочет, с кем угодно и когда угодно. На этот раз он решил наказать тебя. Ты сам виноват. Бог никогда не говорил тебе, что самоубийство угодно Ему.
Ричи понравился ход разговора. Ему хвалилось (термин, к которому Ричи еще предстоит привыкнуть) наблюдать, как агрессивный интеллектуал Грелич огребает по самое не могу от Соломона, который вещает, как религиозный проповедник, и знает толк в теологических спорах. Однако неожиданно Ричи осознал, что разгвор Грелич полностью взял на себя, а он, Ричи Каслмен, и слова не проронил.
– Эй, ребята, – сказал он. – Кажется, беседа затягивается, а меня так никто и не представил.
Грелич мрачно исправил ошибку.
– Почему бы не сделать перерыв и не перекусить? – предложил Ричи, обнаружив, что может говорить более свободно. – Я бы не отказался.
– В округе есть вегетарианский ресторан? – поинтересовался Грелич.
– Господи, понятия не имею, – сказал Ричи. – В паре кварталов отсюда есть вполне приличное кубинское кафе.
– Я никогда не возьму в рот некошерную падаль, – заявил Грелич. – Не говоря уже о том, что я вегетарианец.
– Тогда сам предложи, умник, – ответил Ричи.
– Господа, – подал голос Соломон. – Мы возьмем такси – я плачу – и отправимся в нижний Ист-Сайд, к Ратштейну.
Такси высадило их на углу Второй авеню и Четвертой улицы. Заведение Ратштейна было достаточно большим, порядка ста столиков, но почти пустым. Только за одним столом расположились двое мужчин: они пили кофе, закусывали блинчиками и о чем-то спорили.
– Прошу за Философский Стол. – Соломон сделал приглашающий жест и провел Ричи и Грелича к овальному столу на восьмерых. – Здесь часто сиживали Шельпштейн из Нью-Йоркского университета, иногда захаживает Ганс Вертке из Колумбийского.
Ричи никогда не слышал раньше об упомянутых джентльменах. И ему совсем не нравилась вегетарианская кухня. Он согласился на тарелку яичных пирожных и тоник из сельдерея. Грелич заказал блинчики с клубникой. Эсфирь предпочла рисовый пудинг. Соломон выбрал себе блюдо из риса с овощами.
