Он на секунду оглох, видя только эти вывороченные, шлепающие губы и вымазанное жирной машинной грязью лицо. Резкий чужой запах заставил его желудок сжаться в точку. Синее пламя приблизилось, и в ту же секунду он услышал отчаянный, звенящий крик матери: «Что вы делаете с ним!..»
Второй раз он очнулся уже в больнице, откуда две недели спустя его выписали совершенно здоровым. Даже психиатр поразился тому обстоятельству, что столь серьезное потрясение не оставило в душе ребенка ни малейших следов…
А тридцать восемь лет спустя идиот слесарь зацепил разводным ключом кран баллона с ацетиленом и в тяжелом и мутном воздухе февраля, двумя днями позже, возникло существо, которое Бурцев про себя назвал Темным, и были произнесены слова «долг», «цена» и «счет».
На рассвете, еще через сутки, он притормозил свой «пежо» на повороте окружной, не съезжая на обочину, чтобы не следить протекторами, вышел из машины и без труда догнал плохо одетую пожилую женщину, которая брела, пьяно покачиваясь и бормоча под нос, и даже не заметила, что он движется следом.
Двумя минутами позже он открыл счет.
В кармане дубленки Бурцева еще с вечера лежала цепная пила «Турист» — забавная игрушка, приобретенная им прошлым летом в Дубултах, где он отлично провел отпускной месяц с Еленой Ивановной Зотовой.
Всю жизнь он испытывал острый, особенный интерес к оригинальным режущим инструментам и к женщинам старше себя лет на десять…
Дверь подъезда за это время несколько раз открывалась, впуская и выпуская жильцов, но среди них не было никого, хотя бы отдаленно похожего на ту женщину, которую он теперь ждал. Из собак он отметил появление крупного холеного добермана и истеричной, беспорядочно мечущейся овчарки. И только около одиннадцати на ступени подъезда вперевалку выкатился скотч-терьер, сразу же взявший курс в сторону кустов за детской площадкой.
На другом конце поводка находился тот самый парень в короткой куртке и высоких ботинках, с которым Бурцев столкнулся, выходя из подъезда полтора часа назад.
Элементарная статистика подсказывала, что двух псов этой породы в одном подъезде быть не могло. Что-то случилось, если вместо хозяйки, явно обожавшей своего любимца, с ним гуляет другой — очевидно, кто-то из членов семьи. Это было плохо. Время потрачено даром.
Он дождался, пока оба окажутся почти перед самым капотом машины, завел двигатель и включил фары. Пес рванул в сторону, а парень обернулся, вглядываясь, но, разумеется, ничего не увидел в свете мощных галогеновых ламп.
Когда эта пара убралась с дороги, он включил передачу и, осторожно огибая промоины в асфальте, выехал на проспект.
Остановившись у ближайшего почтового отделения, Бурцев нашел работающий таксофон, сунул в него карточку и, не заглядывая в бумажку, по памяти набрал номер.
После трех гудков трубку взяла женщина — судя по голосу, не старше сорока.
— Пригласите, пожалуйста, Сабину Георгиевну, — произнес он тем голосом, которым привык разговаривать со своими работягами, — точным, металлическим, не допускающим возражений.
В трубке воцарилось молчание. Потом женщина спросила:
— А кто… кто это говорит? — и вдруг сдавленно всхлипнула.
— Старый знакомый, — отчеканил он. — Так вы можете пригласить Сабину Георгиевну? Я звоню с вокзала, у меня через двадцать минут поезд, — Извините, — пробормотала трубка, хлюпая. — Ради Бога извините, но мама… Три дня назад мама… скончалась. Если вас интересует…
Бурцев повесил трубку и выдернул из щели карточку.
Он совершенно отчетливо помнил дату под протоколом допроса, рядом с которой стояла кудрявая, как цветник, подпись следователя Трикоза.
Сегодняшнее число.
Невозможно умереть и спустя трое суток быть допрошенным в качестве свидетеля. Абсурд. Но женщина плакала по-настоящему.
Внезапно тупая боль ожила и зашевелилась в затылке. Вот оно! Вот та ошибка, из-за которой приходил Темный. Он совершенно не помнил первых трех строк протокола, а в них-то и заключалось самое главное.
Место, где был допрошен свидетель.
Часть четвертая
ПЯТЫЙ ЭПИЗОД
Глава 1
Павел Николаевич Романов смертельно устал. Ко второй половине дня отъезда в нем едва теплились лишь насморк, заработанный в беготне по сырости, сипло клокочущий индюшиный голос и надежда: рухнуть на вагонную полку и отоспаться. Из всех дел оставалось вечером выйти к заранее заказанному такси, завезти ключи новому владельцу квартиры на привокзальную площадь и погрузиться в московский скорый. Он выполнил все, кроме единственного необдуманно обещанного жене, — не поехал в крематорий и не получил урну с прахом Сабины Георгиевны. Но и это Евгения скорее всего переживет…
В крематории с ней сделался сильнейший припадок. К счастью, в зале не было никого посторонних, кроме бесстрастно-торжественного служителя, который .и не такое видывал. Жена рыдала, вцепившись в воротник пальто Павла Николаевича, повторяя как заведенная: «Обещай, мы возьмем ее с собой!»
Сын смотрел на них с брезгливым испугом, служитель темнел прямоугольными очками, похожий на терпеливого таможенника, а Романов все гладил Евгению по широкой спине; когда же ему окончательно надоело бубнить:
«Успокойся, дорогая!» — неожиданно для самого себя он пробормотал: "Да, обещаю.
Непременно!"
До этого момента все шло как по маслу. Ему удалось убедить жену, что кремация есть самое разумное и удобное для них, отъезжающих, а также в нелепости поминок, являющихся пережитком варварского прошлого. И даже в том, что «мамины вещи» он лично упакует в ящики и попросит Плетневых распорядиться ими по собственному усмотрению. Книги везти в Америку нет надобности, как и любимый чайный сервиз, но столовое серебро, так и быть, он готов навьючить на себя, а магнитофон разрешает сыну сменять у одноклассника на плеер… Пусть, если нельзя иначе, она пригласит Гену с женой Эммочку Галкину на вокзал и там подарит им на память что-нибудь. Никаких пластинок он брать не станет, плевать на Ойстраха, и какого дьявола она сует в чемодан мясорубку, если на месте он купит ей кухонный комбайн, у них достаточно денег. Что касается мебели, то она продана вместе с квартирой…
Утром в день погребения Павлуша усадил жену и сына в такси и отправился в сторону крематория, а сам поехал в морг. Там уже ждал ржавый микроавтобус.
Первым делом Павел Николаевич положил в него цветы, купленные по дороге на рынке.
Демон Володя покуривал на крылечке.
— Вы один? — вместо приветствия поинтересовался он.
Романов удивился.
— А кто же будет заносить в автобус гроб? — лениво протянул Демон. — Нам по должности не положено…
— Сколько? — угрюмо спросил Романов. Володя назвал несуразно завышенную цифру. «Стервец», — подумал Павел Николаевич, раздражаясь, и услышал:
