Покуда тевтоны двигались к храму, следуя за Александром и его приближенными, Кальтенвальд обратился к Андреасу с просьбой, которая окончательно повергла юнгмейстера в уныние:
— Если слова достопочтенного герра Андреаса о том, что некоторые из нас могут остаться на свадьбе, не были лишь данью вежливости, то мы хотели бы обратиться с просьбой.
— Что такое?
— Мы хотели бы составить небольшой кружок тех, кто из природного тевтонского любопытства хотел бы остаться и изучить свадебные обычаи жителей Гардарики. Обычаи позволяют лучше познать характер народа и подметить слабые и сильные стороны возможного будущего противника.
— Мы — это кто? — раздраженно спросил Вельвен.
— Мы — это я, Габриэль фон Леерберг и Августин фон Радшау. Нас трое.
— Бывшие рыцари-меченосцы в полном составе, — горько усмехнулся Андреас. — Ну что ж, если вы и впрямь получите необходимые сведения о характере нашего возможного будущего противника, то я не возражаю. Оставайтесь. А после свадьбы дожидайтесь меня в Новгороде. Надеюсь, остальные рыцари будут сопровождать меня?
— Да, мейстер Андреас, останемся только мы втроем.
И через некоторое время перед ними открылись двери храма Святого Георгия, куда тевтоны вошли следом за князем Александром и его свитой.
Глава пятая
САНОЧКА
Ничегошеньки не ела вчера, потому что хоть и праздник Благовещения, а пятница-то Страстная, страшная, когда сам Господь во ад спустился, а нечисть волю взяла на земле.
Птичек только поутру выпускала в попутном селе на берегу Невель-озера, потом опять ехали, до самых Великих Лук ехали, все ехали и ехали, и есть очень хотелось, но она твердо дала себе зарок до самой Пасочки ничего не вкушать. Когда Александр приезжал в Полоцк свататься, озорной дух одолевал ее, она только и думала, что о резвых играх, беспричинно смеялась и слишком беспечно воспринимала происходящее. Потом только устыдилась и испугалась, какого взгляда на нее остался будущий жених. Сам-то ведь он известный молитвенник и постник. И теперь ей хотелось во что бы то ни стало предстать пред ним в ином, ангельском образе. Нянька Аннушка сердилась:
— И напрасно ты, Саночка, от брашна
[14]
отрекаешься. Увидит тебя князь Александр Ярославич зеленую и не полюбит. А ты — зеленая, как есть бледный лист с извороту. Съешь-то ты хоть пирожок с луковым грибочком, постнее некуда.
— Ничего я и не зеленая, — сердилась на нее княжна Александра Брячиславовна, покачиваясь в санях и пряча носик в соболий мех паволоки
[15]
, потому что морозец слегка пощипывал.
Это было вчера, а сегодня, под утро, снилось княжне, будто лисьи шкуры ожили и бегают вокруг нее, так и кружатся, так и стукочат когтями по деревянному полу. Проснулась, а это капель за окном колотится звонко и настойчиво, капли с крыши пробили себе во льду лунки и бьют в них со всего маху. А на столе блюдо с постными пирогами, пахнет так, что всё внутри переворачивается. Ничего не можно с собою поделать. Вскочила, подбежала к столу, схватила пирог, треть единым махом откусила и, жуя, заплакала — не смогла до самой Пасхи допоститься в строгости!
Не видать Александру своей невесты в кротком ангельском образе, снова встретит он озорную баловницу, любимицу отца, коей всё всегда прощалось… Но как подумать с другой стороны — ангелы-то ведь не женятся, брачного ложа с женою не делят и детишек не плодят. Эта мысль и утешала княжну, и распаляла изнутри тайными тягучими желаниями. Он хоть и ангел, а при том вельми статный и сильный молодой муж, настоящий кметь
[16]
, о каких слагают славные воинские песни.
Где один пирог, там и два. Тем более что хитрая нянька уже успела заметить, лежит и улыбается.
— Ну сегодня же не самый строгий пост! — со слезою в голосе молвила Александра и даже притопнула ножкой.
— И правда, — закивала Аннушка. — Сказывают, будто во граде Русалиме сегодня от Господа Святый Огнь на Гробе возгорается. И сей Огнь неопалимый есть. Токмо человеческую душу опаляет пламенем крепкой веры.
— Что же все разлёживаются, — возмутилась Александра. — Давно уж пора вставать да в путь трогаться. Эдак и сегодня к Торопцу не поспеем!
До самого вечера медленно добирались до Торопца. День оказался слишком теплый, дороги так растаяли, что местами образовались черные земляные проплешины, и княжеский поезд, возглавляемый повозкой самого князя Брячислава Изяславича Полоцкого, полз по раскисшей колее на брюхе, будто кот, выслеживающий добычу.
Но светило солнце, от тепла проснулись волшебные весенние запахи, в обочных лесах свиристели птицы, веселясь так, будто и у них заканчивался Великий пост. И на душе у княжны тоже всё пело и благоухало от предвкушения начала новой и прекрасной жизни, ибо ее отдавали за самого лучшего жениха на всей Руси Великой.
Солнце уже клонилось к закату, когда впереди наконец показались зубчатые башни и стены мощной Торопецкой крепости. Не зря хищная литва так жаждала захватить сию твердыню и постоянно пыталась совершать сюда набеги. Александра вспомнила слова отца, что отсюда литвинам очень сподручно было бы ходить с грабежами и пакостями и на полуночь — к Новгороду и Пскову, и на запад — в смоленские края, и на полдень — в пределы родного Полоцкого княжества. Но не видать им Торопца, и сего ради Александр тут станет венчаться с Александрою!..
А недавно княжна слышала, как отец сказал такое одно страшное. Всё про невесточье шли разговоры, сколько чего еще добавить к приданому. Стали говорить, что хватит, мол, итак уж большое невесточье получается, а Брячислав Изяславич рассердился и молвил: «Каб молодой Ярославич только на моей дочери женился… Ведь он себе в жены еще и войну получает. Войну с литвою. Вот каково наше невесточье!»
Ох, ужель и впрямь войне быть? И когда? Успеет ли она налюбиться с молодым мужем-то?..
С дороги Александру взяла усталость, одолела зевота, аж до слез. И снова есть хотелось невмоготу. Но когда въехали в крепость, сразу направились к Георгиевскому храму, ибо там уже начинались часы перед Великой пасхальной службой.
Нянька Аннушка и любимая подруга Евпраксия, дочь боярина Димитрия Раздая, взяли Александру под руки с двух сторон, отец выступал впереди, заслоняя дочь своей спиною. Вдруг пред ними встал седой епископ во всем облачении, с тяжелым взглядом. Кто-то сзади выдохнул в затылок княжне:
— Меркурий! Смоленский епископ…
Отец, нянька и Евпраксия благословились под его десницей, и он приступил к Александре. Тут тяжелый взгляд его заиграл и смягчился. Благословив княжну, он весело спросил:
— Сию, стало быть, куничку доставили нашему охотнику? Готова ли ко исповеди? Как подзову — подойдешь, я тебя, дево, исповедую. И потом причастишься.
