Никого не нужно было долго уговаривать, весть об Александровом решении стаей ласточек разлетелась по Городищу и Новгороду, дружинники наши борзо начищали свои орлиные перышки, сбирались и выстраивались. Ощеривались дружины копьями, сверкали начищенными мечами и топорищами, лощеные кони нетерпеливо перетаптывались копытами, тоже взволнованные предстоящим походом — а как же! — конь понимает всё, точно как и человек, ничуть не меньше. А иначе, не ведая Божьей и человеческой справедливости, как могли бы кони сохранять рассудок при виде всего, что творится на белом свете!
Когда осматривали ладьи и насады, я не сдержался, чтобы не уязвить Ратмира:
— Надобно, — говорю, — отдельную ладью доверху нагрузить жидовниками. По-латынски именуемыми Спинозами.
Слыхавшие это Сбыся и Луготинец громко рассмеялись:
— Одну мало! Две!
А Ратмир под ребро меня пальчищами своими, будто ножиком, ткнул, а я — его, а он мне:
— Не время теперь нам жучиться, суздаляка, а то бы я тоби!..
— Успеется, Ратушко, — ответил я, — дай срок, в полки пойдем. Там, на привале, где-нигде сладимся с тобой на кулачках, а то ты мне тоже — во как надоел!
— Не жить тоби, Савко! — проскрипел он остьями крепких и белоснежных зубов своих. — Жаль только Усладу.
Это он так сказал потому, что как раз невеста моя — Ирина Андреевна — тут появилась. При ней был отец ее, Варлап, тоже готовый идти с нами в полки на свеев, предстатели несли поодаль его доспехи и оружие. Здесь, на Будятиной пристани, мы и простились с нею. Я взглянул на нее, и сердце мое стиснулось от жалости. Я увидел, что не об отцовом, а о моем отъезде она горюет, и горюет сильно. Подумалось мне в тот миг — и почто я и впрямь о старой Февронье чахну, ведь она на много лет меня старше, а вот предо мною росток пробивающийся, колосок, наполняемый чистою и несравненною красотою.
— Прости меня, Усладушка, — сказал я ей, — что не замечал доселе твоей неописуемой велиозарности. Только теперь, когда суждено нам расставанье, увидел я тебя во всем велелепии. Не знаю, вернусь ли. Ждать будешь?
— Буду, — ответила девушка и заплакала.
В тот миг мне впервые захотелось не погибнуть в походе, жаль стало бедную Ирину, коей в случае моей погибели предстояло, как уже сосватанной, уйти в монастырь. Хотя и в монастырях хорошо живется… Чувства мои спутались, и я обнял ее, прижал к себе. А через несколько мгновений мы уже шли к Великому мосту, а она осталась на пристани, чтобы еще раз проститься, когда мы будем усаживаться на ладьи.
Веселый ветер дул по Волхову и как раз в ту сторону, в которую нацелились носы наших кораблей, пока еще стоящих на приколе. Мы же, все вожди Александровой дружины, торопились в кремник, в храм Святыя Софии Премудрости Божией целовать крест архиепископа Новгородского.
Глава шестая
ПО БЛАГОСЛОВЕНИЮ СПИРИДОНА
Александр стоял на самой передней ладье и весело смотрел вперед. Сильный ветер хорошо надувал парус и развевал червленое Александрово полотнище с золотым владимирским львом; искусно вырезанный деревянный конь на носу ладьи лихо скакал по волнам Волхова. Солнце клонилось к закату по левую руку, уходило на вечер, в земли латинские, немецкие и шведские, из коих нам вечно шла пагуба и ненависть. С востока надвигалась тяжелая дождевая туча, обещавшая к ночи сильный ливень, и лучи заката разбивались об нее, ломались и падали вниз, брызгами устремлялись вверх. Солнце билось в небесах с тучами. Ветер крепчал и становился влажным.
В одной ладье с Александром плыли Савва и Ратмир, иеромонах Феодосий и священник отец Николай, ловчий Яков и силач Миша, сокольники Варлап Сумянин и Нефёша Михайлов, Домаш и Юрята, новгородские бояре Ратибор Клуксович и Роман Болдыжевич, тевтоны Ратша, Гавриил и Михаил с сыном Терентием, тоже приехавшим служить вместе с отцом русскому князю, полтора десятка слуг и оруженосцев, кормщик и пара ладейников. Глядя на свое окружение, князь беззаботно думал, что и этих всех людей хватило бы ему, чтобы разгромить незваных свеев, а ведь вдогонку за головной ладьею бежали еще восемь таких же полных стругов. На них вместе с пешцами и новгородским ополчением сидели другие превосходные витязи, такие как Ратислав и Кербет, Всеволож Ворона и Глеб Шестько, Ласка и Ртище, Ратисвет и Доможир, сын сапожника Дручило Нездылович, Кондрат Грозный и многие другие. Берегом со всем конным войском и запасными лошадьми шли Сбыслав и Гаврило Олексич, витязи Ванюша Тур и Димаша Шептун, Елисей Ветер и Константин Луготинец. Почти все, конные и на кораблях, они были молоды, от восемнадцати до тридцати лет, и все горели жаждой ратного подвига, славы — самим себе, Великому Новгороду и всей Святой Руси.
— Вежу надобно ставить, князь Леско, — сказал Домаш, кивая в сторону туч, которые уж теперь явно намеревались залить ладьи дождем и не дать плавателям насладиться лунной ночью.
Кормщик Горислав и двое ладейников сняли с кормы Александрово червленое полотнище, спрятали его, затем, не спеша, стали натягивать над туловищем ладьи кожаное покрытие, чтобы можно было спрятаться под ним от дождя и не дать обильным водам затопить дно. Александр не торопился под сие навершие, залез на самый нос корабля и жадно всматривался вдаль, вспоминая торжественное благословение Спиридона в Святой Софии, как тот сказал: «Да не убоитесь врага многочисленного и одолеете его мышцею своею, ибо не в силе Бог, но в правде!» А когда он осенил Александра сначала образом Александра Воина, а затем Георгия Победоносца, князь почувствовал, как сила обоих святых вошла в него, и он упал на колени, не сдерживая горячих слез восторга:
— Господи Иисусе Христе, Сыне Божий! Боже хвальный и праведный! Великий и крепкий! Боже предвечный! Стань в помощь мне и введи ангелов своих в мою дружину, дабы враги нашей святой православной веры посрамлены были! Ты бо еси Бог наш и на Тя уповаем!
Владыка Спиридон приблизился к нему с крестом, и бисерные адаманты слез играли в глазах его, когда он приложил его ко лбу Александра со словами благословения. Александр встал, оглянулся на свою дружину и в какой-то миг ему показалось, что он увидел их — тех, о ком молил Господа только что. Дружина потекла прикладываться к благословенному кресту архиепископа…
Кроме благословения, Спиридон даровал Александру серебряную ладанку, работанную Братилой.
На крышке вырезано изображение солнца, идущего на четырех согнутых углом крыльях в виде креста, а в ладанке — запечатанный в воск пучок волос князя Владимира, отстриженный, когда тот крестился и Русь крестил:
— Да поможет тебе и князь Красно Солнышко! Скоро его день. Ступайте с Богом, ребятушки!
Александр приложился губами к ладанке, хранившей тепло ладони Спиридона, и повесил ее себе на шею под кольчугу и сорочицу, к нательному кресту.
Выйдя из собора, сели на коней и в сиянии доспехов отправились на пристань. Там еще раз прощались с родными и женами. Саночка принесла спеленатого Васюню, он внимательно и хмуро разглядывал отцовские доспехи, а потом вдруг ни с того ни с сего рассмеялся.
