— Братушки! Сам Святой Владимир у меня в бане парился!
— Да полезно ли сие для мощей?.. — усомнился сокольник Варлап.
— Почто такое говоришь, брате! — возмутился Ладко. — Свякая кость парилку обожает, будь она живая или упокоенная! Князю Владимиру одно радо было хотя бы малюсенькой частичкой своего тела вновь побывать в бане. О свечан дан! Якой торжественный день послал ми Господь Бог Иисус Христос! Слава Тебе Господи, слава Тебе!
— Нет, — настаивал Варлап Сумянин, — пусть всеже иерей рассудит, можно ли святые мощи банным паром томить?
— Рассуди, отче, молим ти! — слезно обратился к отцу Николаю Ладко.
Отец Николай улыбнулся, почесал затылок, огладил влажную бороду и сказал:
— Возбранения нету.
— Велик Господь православный! — радостно подпрыгнул посадник Ладомир.
— Ты, княже, когда еще раз в жар пойдешь, ладанку в кулаке зажимай, а то вон какую метку себе выжег, — посоветовал другой сокольник, Нефёша Михайлов.
— Может, оно и хорошо, — тихо ответил Александр. Вскоре снова полезли в парилку. Ладко неутомимо плескал на камни ковшики разных травяных отваров, удивляя гостей все новыми и новыми ароматами пара. Нечего сказать — баня у него на славу получилась. Банились долго, до полного размягчения костей, казалось, даже головы у всех стали мягкие, будто свежеиспеченные пироги. Отпаивались ледяными квасами, коих тоже разнообразнейшие виды предоставил гостеприимный Ладко. Потом вышли на берег Волхова и здесь отдыхали на расстеленных толстотканых покрытиях, было упоительно тепло и хорошо на бережку, и всех сморило сном.
Александр лежал на боку, упершись щекой о пятку ладони, смотрел, как плавно идут воды реки, и ему было несказанно радостно на душе. Он благодарил Бога, что еще не сегодня надо будет идти и убивать наглых свеев, что можно вот так полеживать себе и наслаждаться жизнью. Он твердо наметил, что все должно произойти на рассвете в день Святого Владимира. Не случайно же он, Красно Солнышко, знак дал — заклеймил Александра своим крылатым крестом. Тавро это ощущалось теперь на груди приятным жжением посреди адамова ребра, между персями. Это жжение тихо гудело в лад похрапыванию и посапыванию раскинувшихся поблизости соратников, и из крылатого креста выезжали на бережок светлые всадники, рубили мечами прибрежную траву, приговаривали: «Вот вам, свеи! Вот вам, свеи! А ведь свей — просто всей. Просто всей, вот и все. Не святые, а всятые, все такие-рассякие. И они нам нипочем — рассечем и посечем!»
— Славич! Просыпайся! Вечер уже, — будил его Савва. — Конница наша пришла. Быся и Луготинец первый конный полк привели. Да скоро в церкву позовут — канун Гаврилы стоять.
Он мигом вскочил на ноги с чудовищной мыслью о том, что проспали свеев, будто не пару часов, а несколько дней предавались блаженному сну на волховском кисельном бережку. Но быстро сообразил, что сие невозможно, и успокоился.
— Пришли, говоришь, фари наши? — переспросил он, потирая лицо горячей ладонью. Ужасающе хотелось есть.
Они отправились смотреть, в хорошем ли виде дошла до Ладоги конница. Все было в полном порядке. Наспех перекусив, отправились снова в храм Святого Георгия, где выстояли весь канун завтрашнего праздника Гавриила Архангела. Ладко стоял плечом к плечу с Александром и все время оглядывался с улыбкой, радуясь, что они рядом именно в такой день, в канун его именин. Александр хорошо понимал это и тоже в ответ улыбался добродушному сербу. Еще он время от времени поглядывал назад, потому что волновался о всей коннице, и облегченно вздыхал, видя, как один за другим прибавляются в храме остальные ведущие всадники — вот Димитрий Шептун появился, а вот Елисей Ветер, за ним Ваня Тур прорезался и, наконец, еще один завтрашний именинничек — Гаврило Олексич. Стало быть, вся конная рать притекла в Ладогу, можно быть спокойным.
Приложившись к кресту местного епископа, отправились пировать. Ладимир весь светился, предвкушая, как станет подчевать дорогих гостей. Столы в его пирной палате и впрямь ломились от яств. Одно только явно огорчало Свяку — рот у каждого только один, а хотелось одновременно и этим угостить, и этим, и тем, и вот этим.
— А вот, Леско, мои вина, я их сам делаю, гроздовые и яблочные. А вот пиво осемнадесяти видов. Как бы тебе каждое попробовать, ах ты! А вон — меды разнообразные. Да ты совсем не пьешь, как я гляну! Ну хоть кушай побольше. Не желаешь вин? Нет, тогда отведай вот этого истинно сербского напоя!..
И Александр, не будучи любителем хмельных напитков, все-таки пробовал по чуть-чуть того и другого, дабы не обидеть распахнутого душой хозяина. Отведав великое множество блюд и напитков, он снова, как тогда на бережку, разомлел, растаял и уже мечтал о блаженном сне, когда дошла очередь до песен. Замычали, загудели, заголосили то на том, то на этом конце пиршества, и надо было владычным окриком пресечь это на корню:
— Стойте! Пусть Ратмир и Юрята запевают, а все остальные вежливо их подхватывайте, да никто же не перевысит свой голос над голосом Ратмира, певца наилучшего!
И Ратмир запевал, за ним — Юрята, а все остальные подтягивали, и только озорной Савва время от времени пытался все же перекричать Ратмира и Юряту, но это пока мало кто замечал. Постепенно, под действием хмельного, и другие стали петь невпопад с Юрятою и Ратмиром, и вновь Александр вмешался:
— Теперь же хочу одного только Ратмира послушать. И пусть иные все молча внимают. А ты, Ратмир, спой нам ту новую, которую я один раз только слышал, про Игоря.
Не сразу, но все затихли. Ратмир взял струны, заиграл на них и, не спеша, медленно и красиво повел длинную песню:
— Не лепо ли ны бяшет, братие, начаты старыми словесы трудных повестий о полку Игореве, Игоря Святославича…
И смолкло веселье окончательно, задумчиво и внимательно стали слушать песню Ратмира. И вступал князь Игорь в злат стремень, и ехал по чисту полю, и солнце ему тьмою путь заступало, и шли ему навстречу половцы, а Русская земля за шеломянем оставалась… И в другой день кровавые зори свет поведывали, летели стрелы каленые, гремели сабли о шеломы, трещали копья харалужные, и черна земля костьми усеивалась, а кровью поливалась, и раненый Игорь стенал во плену половецком… И не могли держать в себе слёз дружинники Александра, когда Ратмир запел про то, как на городском забрале рано утром плачет Ярославна, хочет птицею лететь к своему милому Игорю, утереть его раны… И видя, как плачут его соратники, сам не мог он не плакать, лил слезы и улыбался Ладимиру, который богатырски рыдал поблизости, причитая:
— О, яка песня! По свем живцам бежит!
Но утирали слезы и поднимали полные кубки и радовались, когда Ратмир пел счастливое окончание:
— Солнце светится на небесе,
Игорь князь в Русской земле.
Девицы поют на Дунае —
Вьются голосы чрез море до Киева.
Игорь едет по Боричеву
Ко Святей Богородице Пирогощей.
Страны рады, грады веселы!
Певше песнь старым князем.
