— Да, она у меня не робкая, — улыбнулся Робер. — Кстати говоря, все, о чем я рассказываю, происходило как раз, кажется, в том самом году, когда вы, ваше королевское величество, соизволили появиться на свет.
— Надо же, с каких пор жизорская крыса свои пакости строит! — покачал головой Ричард. — Ну и как складывались ваши взаимоотношения дальше?
— С Ригильдой?
— Да нет! С Жаном.
— А, с Жаном… Да он, так и не сумев разладить нашу свадьбу, засел, как паук, в своем замке. Слухов о нем ходило невероятно много, и все — черные. Якобы он одно время был женат на дочке Бертрана де Бланшфора, но своими руками придушил бедняжку и закопал в мрачном подземелье Жизора. А потом часто притаскивал в свой замок детей и девушек, насиловал их там и тоже закапывал в пресловутом жизорском подземелье, из которого, как говаривали, есть ход прямо вниз, в преисподнюю. Слухи эти подпитывались и тем, что в те времена в округе очень много стало пропадать детей и молоденьких девушек. А когда году этак в семидесятом
[33]
Бертран де Бланшфор увез Жана де Жизора в Левант, эти исчезновения прекратились. Так что как ни крути…
— Как ни крути, а быть войне, — подытожил Ричард. — Если сеньор де Жизор появился в Мессине, миром дело не кончится и за наследство добряка Гвильельмо придется заплатить кровушкой. А просто так взять и уйти несолоно хлебавши я не могу. Меня уважать перестанут.
— Да, вот еще, — разохотившись, не мог остановить свой рассказ Робер. — После свадьбы у нас с Ригильдой родилась дочка, но потом жена каждый год зачинала, но не могла родить — выкидыши и выкидыши! И все время она признавалась мне, что по ночам ей снится тяжелый и черный взгляд Жана де Жизора, от которого ей становится холодно в животе. И она была уверена, что эти сны мешают родить второго ребенка, а мы так хотели мальчика. Когда же владелец Жизора уехал в Левант, страшные сны мало-помалу перестали мучить Ригильду, и она родила второго ребенка. Правда, опять девочку. Я назвал ее Франсуазой в честь моего старого друга Франсуа-Отона де Сент-Амана, коего в ту пору избрали новым великим магистром ордена тамплиеров. А вскоре родился и мальчик, Гийом. Потом на Шомон обрушились беды — пожар уничтожил старый замок, умер мой отец. Замок-то я отстроил, но в нашей казне не осталось ни ливра. И пришлось мне ехать в Париж к королю Людовику, служить у подвизавшихся при его дворе тамплиеров. Де Сент-Аман лично встретил меня в столице Франции и повысил в звании, назначив коннетаблем при сенешале северных областей. Мне было поручено весьма важное дело — следить за появлением в северных владениях французского короля различных разбойничьих шаек и, как только они появлялись, мгновенно отправляться в место их бесчинств и громить негодяев. Особенно тогда стали разбойничать фламандцы. Ходили слухи, что Фландрия вообще хочет перейти под юрисдикцию английского короля, вот тамошние и забунтовали. Главарь разбойников Ян де Брийг совершал из своего замка злостные набеги на Брюгге, Ипр, Кассель, Куртре и Гент. Я с отрядом из ста пятидесяти рыцарей осадил замок Брийг и уже через два месяца привез пленных разбойников на суд короля Людовика. Ян де Брийг и пятеро его ближайших сообщников были обезглавлены принародно, остальных отправили на галеры. Возможно, кто-то из них до сих пор обеспечивает движенье кораблям французского государя.
— К чему ты это рассказываешь? — спросил Ричард недовольно. — Думаешь, мне приятно слышать, как ты не дал Фландрии перейти под мою державу?
— Тогда Англия была еще под державой вашего батюшки, — потупился Робер де Шомон. — Простите, эн Ришар, но служба есть служба. Вы же знаете, что с тех пор, как я встретил вас, я до корней волос вам предан верой и правдой. А рассказываю я об этом вот к чему. За мои заслуги я получил щедрое вознаграждение и отпуск. Приехав в Шомон, я мог поправить домашние дела. Но, пока меня не было в Париже, туда заявился Жан де Жизор. Чем-то он сумел запугать великого магистра, тот подпал под его змеиное влияние и согласился воссоединить все тамплиерские ордена, хотя многие из них уже в открытую служили если не самому сатане, то уж точно — мамоне. Причем великим магистром объединенного ордена стал не де Сент-Аман, а проходимец Филипп де Мийи.
— Черт возьми! Откуда у Жана де Жизора такая власть над людьми? — возмутился Ричард. — Меня всегда угрызает одна мысль о том, что, сколь ни были бы велики и прославлены могущественные государи и вожди, есть еще некие тайные властители мира, которые подчас оказываются более могущественными. Вот хотя бы этот Жан де Жизор… У меня от мыслей о нем тоже в животе становится холодно, как у твоей Ригильды.
— Слава Богу, выкидыши вам не грозят, ваше величество, — пошутил летописец Амбруаз.
Глава пятая
ОПЯТЬ ГОВОРЯТ О СЕНЕШАЛЕ ДЕ ЖИЗОРЕ
На следующий день греки отмечали в своем монастыре память Дионисия Ареопагита, епископа Афинского
[34]
, особо почитаемого ими. Из уважения к монахам, коим пришлось претерпеть утеснение, крестоносцы во главе с Ричардом Львиное Сердце и его главными военачальниками тоже отправились в храм. Ричарду нравилось греческое богослужение, в строгости облачений он находил больше вкуса, нежели у латинян, хотя некоторое блеяние, свойственное греческому песнопению, его порой начинало сильно раздражать. Он сожалел, что не может петь вместе с греками, чтобы как-то сгладить это блеяние, подобное ряби на морской волне, своим чистым и сильным голосом.
Когда началось чтение акафиста священномученику Дионисию, в тесный монастырский храм протиснулся граф Ролан де Дрё, по его взволнованному лицу было видно, что произошло что-то из ряда вон выходящее.
— Ваше величество, — сказал стоящий рядом с королем Робер де Шомон, — передали, что у графа де Дрё срочное сообщение, настолько важное, что он просит вас выйти из храма.
Низко поклонившись священнику, подошедшему к нему с колышущимся кадилом, Ричард в последний раз обонял воскурение ладана и медленно двинулся к выходу. Греки смотрели на него с неодобрением. В здешнем монастыре считалось, что кто до окончания службы покидает храм, того на сей день Господь вычеркивает из списка прощенных и спасенных.
— Ваше величество, — молвил граф де Дрё, — беда! Все английское войско в сильном смятении, надевает доспехи, вооружается и намерено немедленно идти громить Мессину.
— Без меня? — вспыхнул Ричард так, что многим померещилось пламя в его буйных рыжих власах.
— Именно поэтому я и осмелился оторвать вас от Божьей службы, дабы возвратить к службе военной, — с чувством произнес граф Ролан. — Дело не терпит отлагательств.
— Докладывайте, из-за чего все произошло, — приказал король, направляясь к воротам монастыря, у которых толпились вооруженные рыцари и уже стоял в полной сбруе и доспехах его конь.
— Из-за полнейшей чепухи, — отвечал де Дрё. — Сэр Леонард Глостер, рыцарь вашего величества, вознамерился сегодня утром отправиться на мессинский рынок. Сказывают, он поспорил со своими вчерашними собутыльниками, что покажет мессинцам, какими дровами топится его печь. Явившись в хлебные ряды, он тотчас стал доказывать первой попавшейся торговке, что ее хлеб не стоит и десятой доли того, сколько она за него просит. Ссора вспыхнула мгновенно, и дрова в печи у Глостера дружно занялись. Он выхватил меч, но тотчас был ловко обезоружен, побит и брошен в выгребную яму.
