— Что ж, кроме Маштуба и Каракуша, у Саладина нет хороших полководцев? — фыркнул Гуго де Бургонь.
— Представьте себе, эн Гуго, их нет у него, — сказал Жан де Бриенн. — У султана слишком много братьев, все они славные малые, и все руководят войсками, но полководческого дара, такого, как у самого Саладина, у них нет.
— Да, это так, — вынужден был согласиться Конрад. — Если бы у Саладина были такие вожди, какие собрались здесь на этот совет, он бы давно смел крестоносцев со Святой Земли в море.
— Но что будет, если он захочет напасть на Акру в то время, как мы отправимся в поход? — спросил барон фон Зигенбранд.
— Для этой цели мы оставим в городе крепкий гарнизон, — ответил Ричард. — Предлагаю оставить рыцарей ордена Пресвятой Богородицы. В случае осады Зигенбранд будет нашим Маштубом.
— А Каракушем? — спросил Конрад.
— Вы, эн Конрад, — ответил английский король. — Никому, кроме вас, я не могу доверить Иерусалим-сюр-мер. Надежнее нет человека.
— Но я хотел тоже идти.
— Если обстановка будет благоприятствовать, вы сами поймете, когда можно будет оставить Иерусалим-сюр-мер на попечении одного Зигенбранда.
Конрад препирался еще некоторое время, но в конце концов вынужден был уступить общему мнению. Точно так же оказалось больше сторонников похода на юг, чем на юго-восток. Поскольку все дали отчет о полной боевой готовности, выступать решено было уже завтра утром.
В этот вечер в огромном лагере крестоносцев, раскинувшемся в самой Акре и вокруг нее, царило всеобщее радостное воодушевление. Уже почти никто не настаивал на том, чтобы сразу идти на Иерусалим, каждый предвидел, как приятно будет двигаться вдоль берега, обдуваемого свежим западным ветром с моря, никто не думал о том, что Аскалон может оказаться таким же крепким орешком, как Акра, и о том, что на пути к Аскалону лежит множество крепостей и замков, которые тоже надо будет завоевать. Все допоздна натачивали оружие, проверяли, все ли в полном порядке, готовили лошадей и лишь перед сном ненадолго сели у костров, выпили понемногу вина и спели «Лон-лон-ля! Дайте нам пройти!». Песня, сочиненная Ричардом, была уже известна всем, а трубачи сочинили к ней красивое сопровождение.
На рассвете следующего дня, двадцать третьего августа, именно этой мелодией трубачи возвестили побудку. Ричард на своем Фовеле самым первым выехал из Морских ворот города и повел войска за собой, двое знаменосцев ехало рядом с ним, у одного в руках было знамя Святого Георгия, у другого — стяг с Чашей Святого Грааля. Беренгария ехала в обозе, и ревнивый Ричард то и дело оглядывался, ища глазами рыцаря де Тараскона. Но, впрочем, ему теперь было не до ревности. Впервые за много-много дней в душе его воскресло летучее настроение, еще немного — и он готов был спеть что-нибудь, а ведь он не пел ни разу с того самого дня, как его свалила арнолидия-леонардия!
Вдруг Фовель стал приседать на задние ноги, мотать головой, похрапывая, и наконец остановился как вкопанный. Тут только Ричард вспомнил про то, о чем совсем забыл в радостном выступлении из Акры. В следующий миг ноздри его защекотал трупный запах.
— Ах ты! — с досадой хлопнул он себя по колену. — Что же делать? Фовель! Но ведь нам обязательно надо перейти через эту чертову реку, иначе мы никак не попадем на юг. Ну что ты молчишь? Гоготни хотя бы, Фовель, миленький, нам надо идти в поход, пойми!
Конь глубоко вздохнул и зашагал налево. Ричард слушался его и не тянул поводья вправо. Стало быть, Фовель решил подняться вверх, вдоль русла реки, до того места, где русло не завалено трупами. Правильное решение.
— Кто ты, Фовель? — в благоговейном ужасе перед сообразительностью коня, спросил Ричард. — Может, мне следует называть тебя как-то иначе? Ганнибал или Александр? Или Юлий? Ответь, коняжка!
Фовель только вздыхал в ответ. А может, вздыхал от трупного запаха, который время от времени, когда стихал западный ветер, доносился со стороны реки. Наконец он прекратился, и, сделав еще шагов двадцать, конь свернул направо и вскоре вышел к берегу реки. Все великое воинство крестоносцев послушно следовало за конем короля Англии. Переходя реку, Ричард смотрел вправо и видел вдалеке трупы, над которыми кружили стервятники. Но — вдалеке. И он старался не присматриваться. Перебравшись на другой берег, Фовель пошел прямо и лишь спустя какое-то время еще раз свернул и вышел к берегу моря. Так они миновали страшное место.
— Ты знаешь, Фовель, — продолжал разговаривать с конем Ричард, — у меня никогда не было такого коня, как ты. Я обязательно сложу о тебе прекрасную сирвенту. Правда, меня потом непременно будут обвинять в склонности к скотоложству, ну и черт с ними. Что-то я начинаю разочаровываться в роде людском. Хорошо ли это, как думаешь? Знаю, ты скажешь: нехорошо. Но как можно жить с людьми более тридцати лет и не возненавидеть их? Хотя… Ты прав, Фовель, в большинстве своем они славные.
Медленно двигаясь вдоль берега Акконского залива, к полудню, пройдя всего-то каких-нибудь шесть лье, войска, ведомые Ричардом и Фовелем, подошли к горной гряде Кармель с довольно высокой главной вершиной. У подножия гряды стояла крепость, окруженная крупным поселением, улицы которого взбегали дерзко вверх по склону.
— Смотри, Фовель, — говорил Ричард. — На этой горе жил когда-то давно великий праведник. Звали его Илья-пророк. Вон с той вершины он вознесся прямо на небо. А крепость и поселок внизу мы называем Винь-де-Дьё
[81]
, хотя местные жители именуют его как-то иначе. Сейчас мы спросим у Амбруаза, он все знает. Амбруаз! Амбруа-а-аз! Где ты там?
— Я здесь, ваше величество.
— Как сарацины называют наш Винь-де-Дьё?
— Хайфа.
Взятие крепости оказалось делом несложным, занявшим не более четырех часов. Гарнизон в ней был невелик, и, оказав ради приличия некоторое сопротивление, он в итоге сдался почти без крови. Со стороны крестоносцев погибло человек семь, с той — столько же.
Ричард радовался легкому успеху и затеял пир в крепости, которую назвал в честь пророка Ильи — Ильиное Сердце. Корабли, вышедшие из Акры, вынуждены были встать тут на якорь, причем знатоки пришли к выводу, что здесь превосходное место для пристани, которую на всякий случай не мешало бы построить.
Живописные горы, довлеющие над всей местностью, не зря назывались Божьим Виноградником — виноградные и оливковые сады здесь давали большие, изобильнейшие урожаи. Ричард с удовольствием отправился на прогулку вдвоем с Беренгарией, они поднялись в гору, где видели множество причудливых пещер и гротов, в которых в древности скрывались от безбожной Иезавели еврейские праведники и пророки, а в эпоху крестоносцев — воры и разбойники. Окончив прогулку осмотром полуразрушившегося дворца царя Ахава, король и королева Англии вернулись к своим подданным и предались обильной трапезе с вином. Наконец Ричард запел и, спев несколько старых песен, сочинил новую сирвенту — не вполне удачную, но в ней было все: и пророк Илья, и пещеры, таящие в себе награбленное золото, и жилище Зевса, и призрак кровавой Иезавели
[82]
, и даже рифмовавшийся с Иезавелью Фовель.
