Однако евнух невозмутимо глядел на арену.
Только когда обреченные на смерть прошагали закованными в ржавое железо ногами в середину арены, Леон заметил, что там под небольшим слоем песка лежит основание огромной телеги. Очевидно, его положили заблаговременно, чтобы после казни вновь ядовитым дротом повалить чудовище.
Толпа неистовствовала, изрыгая проклятия. Свистки и дудки перекрикивали друг друга.
Стражники встали полукругом, держа наготове острые пики. Двое из них подошли к преступникам и принялись снимать кандалы. Затем приговоренных поставили на колени, и стражники попятились к воротам.
Как только стража покинула арену, шум толпы усилился и в пятерых смертников полетели гнилые плоды. Те старались защититься и встать с колен.
– О боги! – подался вперед Леон.
– Что такое? – обеспокоился сир Нордвуд. – Что ты там увидал?
– Взгляни на того преступника, – показал Леон. – Узнаешь?
Рыцарь пригляделся.
– Нет. А должен?
– Помнишь потешный бой? Тех, которым я даровал жизнь.
– Не всем, к слову, – хмуро заметил молодой Брекенридж.
– Бой-то я помню, – кивнул Нордвуд. – Но не лица. Я не подходил так близко, как ты.
– Фатис!
– Да, мой господин? – наклонился евнух.
– А ты помнишь? Ты же спускался со мной.
– Конечно помню. В крайнем справа я признаю одного из пленников.
– За что он приговорен к смерти?
– Позвольте, я выясню.
Кергелен снова поклонился и заговорил с людьми прафеция. Вскоре раб вернулся к речи на гринвельдском.
– Этот человек под покровом ночи проник в дом горожанина, престарелого и весьма почтенного ремесленника, который смолил днища на речной верфи. Преступник убил его и его жену. Надругался над их малолетней дочерью прямо на теле матери, а затем свернул бедняжке шею. Собрал все ценности и пытался бежать. Но его схватили.
– Откуда известно, что все это не дикая клевета?! – спросил Леон, пораженный рассказом.
– Вы сомневаетесь в нашем правосудии? – изумился Кергелен.
– Я тебе задал вопрос, а не просил задавать вопросы мне! – рявкнул принц.
– Простите, мой господин. В доме был еще один человек. Мальчик, их сын. Он успел спрятаться от преступника и увидел все его злодеяния.
Леон резко поднялся, сжав кулаки.
– Этот человек поклялся мне, что отправится на родину, не мечтая о мести и не преступая законов Тассирийской империи. Он поклялся наследному принцу Гринвельда! И он нарушил слово! Я сам хочу прикончить этого выродка!
Кергелен взял Леона за локоть.
– Ваше высочество, я прошу вас умерить свой гнев, – зашептал он.
– В чем дело?! – Принц резко отдернул руку. – Он дал мне клятву и нарушил ее! Я хочу его казнить!
В висках стучала кровь, лицо покраснело. Снова жажда схватки и крови. Снова пробудившийся зверь желал насытиться, и голос Леона вторил ему, если, конечно, это был не голос самого зверя.
– Мой господин, – шепотом увещевал Фатис, – его преступление разгневало весь город, и толпа желала разорвать его на части. Только после обещания прафеция прилюдно скормить негодяя дракону толпа передумала штурмовать тюрьму, где держали преступника. А теперь вообразите новость: убийца смог появиться в городе и совершить свои злодеяния потому, что вы оставили ему жизнь и даровали свободу. Вы этого хотите?
– Он прав, Леон, – вмешался Нордвуд. – Успокойся и присядь. Он сейчас ответит за все. Твой же дракон его и накажет.
Гринвельдский наследник вынужден был прислушаться к разумному совету.
– Пусть они подойдут ближе, – проговорил он, усевшись на свое место. – Это можно устроить?
– Зачем, Леон? – спросил Харольд.
– Я просто напомню ему о данном слове.
Фатис снова поговорил с людьми прафеция. Один из них крикнул что-то приговоренным. Они, пугливо озираясь, побрели к ложе.
– Почему они повинуются? – тихо, словно сам у себя, спросил Кристан Брекенридж. – Их ведь и так ждет смерть. Почему они послушно идут сюда?
– Надежда, юный господин, – отозвался Кергелен. – Они ведь еще живы. Значит, продолжают надеяться. А вдруг случится чудо и их пощадят?
– Глупо.
– Возможно. – Евнух пожал плечами. – Но, оказавшись на их месте, можно посчитать иначе. Если бы они не пошли, это значило бы, что они смирились с участью и желают умереть. Но они идут. Следовательно, хотят жить.
– Как и погубленные ими, – прорычал Леон, вставая. – Они тоже хотели жить.
Он подошел к парапету ложи и показал на клятвопреступника.
– Ты!!! – заорал принц, перекрывая шум толпы. – Помнишь меня?!
Фатис перевел. Осужденный долго и зло смотрел на Леона. Затем вдруг обреченно закивал.
– Хорошо, что помнишь! Сейчас ты умрешь! И я желаю, чтобы последние мгновения своей поганой жизни ты думал о попранной клятве!
Леон обернулся и, сам не ожидая, крикнул прафецию:
– Начинайте казнь!
Градоначальник и Залманарри переглянулись, однако возражать Леону не стали. Прафеций поднялся и вытянул руку с красной тряпицей, развевающейся от теплого ветерка. Со стороны других ворот арены, самых больших из трех, донесся скрип зубчатых колес и лязг тяжелой цепи. Створки мощных решетчатых ворот стали нехотя расходиться.
– Чичь мирген арита! – громко провозгласил прафеций, и толпа подхватила клич.
Леон уже хорошо знал, как переводится эта фраза: «Пусть прольется кровь!»
Ворота еще не распахнулись до конца, а в их темных недрах раздался душераздирающий вопль тиранодракона.
Зрители загудели. Кто-то от восторга, кто-то от испуга. Приговоренные обернулись и в ужасе уставились на ворота.
Натянувшись до предела, цепи затряслись, створки ворот разошлись до конца. Однако пеший дракон не торопился выйти на свет. Какое-то время доносилось его недовольное рычание. Видимо, зверя смущал шум многочисленной толпы.
Ниччар что-то приказал своему помощнику. Тот кивнул, проворно поднял короткое метательное копье и метнул в одного из приговоренных. Копье угодило в плечо. Преступник упал на колени, крича и хватаясь за рану. Через несколько мгновений запах крови заставил пешего дракона выйти на арену.
Поначалу он нерешительно топтался у ворот, свирепо озираясь и рыча. Но вскоре зверь понял, что шум исходил не от огромного существа, а от множества мелких тварей, вполне годных в пищу. Тиранодракон, издав страшный рев и распахнув пасть, кинулся к стене арены. Многие зрители в первых рядах вскочили с мест и бросились наверх, с яруса на ярус. Но высота стены не позволила бы дракону дотянуться до кого-то из них. А прыгать он не умел, тем более летать. Недаром звался пешим.
