Леон мерил шагами покои, пока солнце не зашло окончательно и не зажглись звезды. Это ведь их с Инарой время. И их звезды. Ноги сами подняли его на верхнюю площадку башни, где все так же стояло чучело лучника.
Однако ночь эта наступила и звезды эти зажглись, похоже, для одного Леона. Инара не вышла на террасу. И в ее окнах было темно. Не горели свечи и не развевались в тусклом свете белые занавеси. Принц вглядывался в эти окна до рези в глазах. Желание прокричать ее имя сводило с ума. Когда наступил рассвет, из покрасневших глаз потекли слезы. Он так и не увидел Инару…
* * *
Сир Харольд Нордвуд сидел на скамейке, в тени матерчатого навеса, около пальмы, под которой они полюбили упражняться. Раскидистая пальмовая крона скрывала сражавшихся гринвельдцев от дворцовых окон и от стражников на стене.
Рыцарь был один. Он угрюмо чертил острием учебного биргана по красному гравию. Понятно было, отчего не пришел Уильям Мортигорн. Наверняка обхаживал местных купцов. Понятно было, почему нет Кристана Брекенриджа. Он с наложницей Никки, чьи ладони еще не зажили. Но вот где Леон? Он приходил на упражнения вовремя и всегда злился, если кто-то опоздает. Минул уже второй час, а его высочества все нет. Велико было искушение пойти в его покои и выяснить. Но Леон очень не любил, когда к нему являлись без спроса. Быть может, он наверстывал все то время, что был лишен ласк Шатисы? Быть может, они сейчас, изможденные, нежились в постели?
Краем глаза Харольд заметил, что кто-то приближается. Фатис Кергелен. Под мышкой опять какая-то книга. В руках большая плетеная корзина, из которой торчит бутыль в оплетке.
– Доброго вам утра, господин, – сладко по обыкновению улыбнулся евнух. Он уселся на скамейку рядом, поставив между собой и гринвельдцем корзину. – Здесь легкое вино. Инжир и сладкий виноград без косточек. А на дне очищенный фундук. Угощайтесь.
– Благодарю, – задумчиво кивнул Нордвуд, однако к угощению не притронулся.
– Отчего вы сегодня в гордом одиночестве?
– Сам гадаю.
Харольд был не в духе, и евнух заметил это. Решив не беспокоить рыцаря далее, он раскрыл книгу и взялся за чтение.
– Что читаешь? – спросил через некоторое время рыцарь, взяв все же из корзины один инжирный плод.
– Старинный эпос о юном пастухе.
– Разве может быть эпос о пастухе? – фыркнул Харольд.
– Это история о человеке, мой господин. А человек может быть кем угодно. Пастухом, рабом, царем или воином. Важны не чины человека или его происхождение, но дороги, которыми он ступает. Чувства, что его окрыляют или тяготят.
– И что же тяготит этого пастуха?
– Лев распугал стадо овец. Юноша смог прогнать льва…
– Прогнать льва? – усмехнулся Нордвуд. – Ну-ну.
– Знаете, мой господин, не так давно я видел, как один юноша поверг тиранодракона. А лев по сравнению с этим чудищем лишь большой кот, которого тиранодракон без труда съест на закуску.
– Ладно. И что там дальше? Дорога судьбы повела его искать овец?
– Совершенно верно. Бродил он долго и наткнулся на сказочную рощу посреди пустынных, иссушенных земель. Роща благоухала, ее растения сияли изумрудом и золотом. И посреди всего этого великолепия он увидел розу. Самую прекрасную розу в мире. Он долго созерцал ее с восхищением. И, не совладав с соблазном, решил ее сорвать. Но розу окружали шипы густого куста. Пастух изранил руку, но до цветка так и не дотянулся. С досады он стал бить посохом по кусту, желая освободить себе путь к цветку.
– И что же?
– Неосторожным движением он погубил розу. Но не заметил и продолжал бить. И над ним сгущались тучи. Ибо сад принадлежал богине Миразмии.
– Миразмии? – поднял брови Нордвуд.
– Совершенно верно. В вашей стране, если не ошибаюсь, эту богиню зовут Мией.
– Ага. Ну и в чем посыл сей книги?
– Его каждый читатель должен отыскать сам, мой господин. Золото ведь не валяется у нас под ногами. Мы ищем золотую жилу, а отыскав, усердным трудом добываем драгоценный металл. Так и с книгами. Смысл таится где-то между бесчисленных строк. И нужно потрудиться, дабы его отыскать. Но думается мне, что смысл может заключаться в следующем: не следует зариться на то, что принадлежит сильным мира сего. Быть может, так, а быть может, совсем иначе.
– Ну а чем закончилось-то?
– Если вы заметили, господин, я достиг лишь середины книги.
– Долго он, видно, палкой махал. Книга-то толстая.
Фатис в ответ лишь улыбнулся.
Сир Нордвуд отправил в рот виноградину и махнул рукой.
– Скукотища.
– Вы о книге?
– Да. Вообще о книгах.
– С вашего позволения, я придерживаюсь строго противоположного мнения. Но спорить с вами не буду.
– Хорошо, что ты умный, – покачал головой рыцарь.
– По-видимому, оттого, что читаю книги.
Еще одна улыбка. На сей раз с ехидцей.
– Те, кто их пишет, похоже, большие зануды. К чему изводить столько пергамента и чернил, если главный смысл можно уместить в пару слов?
– Вот тогда и будет скучно, мой господин. Если бы все в жизни можно было выразить в двух словах, она бы стала скучна. А те, кто пишет книги, иной раз делают это по зову, исходящему извне. И порой писатель сам должен искать в написанном золото…
– Вот где глупость-то. Что будет, если замок построить по наитию, без чертежей?
– Скорее всего, замок рухнет, – снова расплылся в улыбке евнух.
– Вот видишь.
– И строитель станет искать свою ошибку. Это все те же поиски золота. Вся наша жизнь из таких поисков и состоит.
– Я не ищу никакого золота.
– Вы ведь искусный воин. Так не в этом ли ваш золотой самородок? И вы продолжаете учиться и познавать.
– И что, если я найду самородок и овладею всеми тонкостями рыцарского боя?
– Тогда вы захотите удостовериться, что нет более искусного воина. И это будет поиск еще одного самородка.
– О боги, ты меня утомил, – вздохнул Нордвуд.
– Испейте вина, мой господин, а я умолкаю.
– Да уж, лучше бы ты и не начинал.
К радости сира Нордвуда, в их сторону шел Леон. Вид у него был, однако, какой-то потерянный. Походка его не блистала твердостью. Он постоянно вертел головой, словно силился найти что-то и никак не мог.
– Доброго вам дня, ваше высочество.
Евнух поднялся и поклонился. Принц что-то буркнул в ответ. Фатис бросил взгляд на Харольда. Тому тоже следовало встретить наследника престола поклоном. Но рыцарь продолжал сидеть и смаковать инжир, с какой-то насмешливой жалостью глядя на господина.
