Провожая солнце, Леон не заметил, как в опочивальню вошла Шатиса.
– Мой принц, – тихо произнесла она.
Молодой Эверрет обернулся и встал с подоконника.
– Здравствуй, Шати. Почему ты не пришла вчера?
– Простите, мой принц, я… Мне нездоровилось…
Ее взгляд был опущен к сложенным впереди ладоням. Наложница казалась еще более робкой, чем в ночь их знакомства. Словно не знала она никакого принца Гринвельда. Словно не было их безумных ночей. Словно она не соблазняла Леона в купальне, играя перед ним прелестным телом.
Он неторопливо подошел и указательным пальцем поднял ее подбородок. Глаза Шатисы были полны скорби, они, казалось, покраснели от долгого и горького плача.
– Что с тобой? Тебе еще плохо? Наверное, я напрасно заставил тебя прийти?
– Все хорошо, Леон… – отозвалась Шатиса. – Я ведь могу еще так тебя называть?
– Конечно.
– Все хорошо, Леон, – повторила она и одной рукой принялась медленно стягивать с себя одежду.
Другую руку она все еще держала перед собой, словно что-то в ней держала. Пальцем, которым поддерживал подбородок Шатисы, Леон почувствовал дрожь. Глаза наложницы увлажнились.
– Перестань. Я не за тем тебя позвал.
Она вдруг мотнула головой и расплакалась.
– Прости, Леон…
Принц не мог взять в толк, что происходит, и просто обнял Шатису, поглаживая мягкие волосы.
– Успокойся. Что с тобой? Поведай. Мне больно видеть тебя такой.
– Тогда позволь мне уйти, – прошептала она сквозь плач. – Я рабыня… Но у тебя доброе сердце…
– Боги, да что с тобой? Обидел кто? Скажи мне, прежде чем уйти. Только… перед этим ответь еще на один вопрос.
– Какой вопрос, Леон? – Она вздрогнула.
– Я, как вернулся, не видел Инару, и мне…
Внезапно Шатиса вырвалась, упала на пол и заплакала навзрыд.
– Леон, прошу тебя! Нет, пожалуйста, о боги, Леон! Нет!
Принцу надоели недомолвки. В нем пробудилась злость. Леон схватил Шатису за плечи и встряхнул.
– В чем дело! Говори! Я приказываю!
– Я боялась твоего вопроса! – рыдала Шатиса. – Я надеялась, что ты позабыл про нее!
– Про кого?! Да поимей тебя тринадцатый, о чем ты говоришь, дура?!
Шатиса упала на колени.
– Инара мертва!
Все стрелы из страны вечного холода пронзили его тело. Ноги сделались будто из войлока и совсем не желали держать тело. Широко распахнутыми глазами он смотрел на Шатису и пытался осознать, что же она сейчас сказала… Кто мертв? О ком она? Он ведь спросил про Инару… Почему эта дрянная девчонка ничего не говорит ему про Инару?!
– Что… ты… сказала… – выдавил он и сам не узнал свой голос; словно говорил древний старик, запертый в бочке. – Что ты сказала?
– В ночь инициации она отдала императору тело. Но не душу. Дух ее и сердце были твоими, Леон. Император знал о вас. Он все знал. Когда Инара вышла на террасу, он столкнул ее…
Наложница разжала ладонь.
– Ты, наверное, не заметил, что плиты под башней в одном месте заменили… Под ее окном… Они убрали камни, перепачканные кровью нашей милой Инары. Но один обломок я сохранила…
В ладони лежал кусок плоского камня, с одной стороны побуревший от крови.
– Это все, что от нее осталось…
Каждое слово Шатисы ударяло Леона по вискам кузнечными молотами.
– Я любила ее. Все мы ее любили. Мир не знал более доброго, нежного и чистого создания…
Леону стоило немалых сил заговорить.
– Что… – хриплый вдох, – ты, – снова вдох, – несешь… сука…
– Леон, я…
Неожиданно для самого себя принц схватил Шатису за горло. Руки будто жили своей жизнью и теперь желали придушить наложницу.
– Что ты несешь! – взревел он. – Что ты несешь!!!
В ответ девушка могла лишь хрипеть. Она протянула к его лицу ладонь с окровавленным камнем. Была ли это немая мольба или жест отчаяния, но Леон взял камень – так, словно это был горячий уголь.
– Это неправда. Ты лжешь мне…
За несколько мгновений черные виски Леона побелели.
– Как… За что… За что ее…
Камень дрожал в руках, а слова дрожали в горле.
– Мы даже не касались друг друга. Мы лишь смотрели на звезды… Между нами была пропасть…
– Она наложница императора, Леон. Я же говорила… Нельзя было! Нельзя было тебе… Леон… Нельзя было желать ее!
Раскрытая в нескольких футах от его лица пасть свирепого тиранодракона была ничто перед той бездной, что разверзлась перед ним сейчас. Леона мутило. Казалось, что кровь хлынет из носа, ушей и глаз разом. Тело то пронизывал ледяной холод, то жег адский пламень. Леон не хотел верить. Не могли боги быть столь жестоки к ним с Инарой. Ведь они ничем не прогневили высшие силы.
– Скажи, что все это ложь…
– Это правда.
Беспощадная память подбросила доказательство: Кристан Брекенридж говорил, что у Никки с подругами скорбный вид, словно они оплакивают кого-то.
Какие странные имена. Кристан, Никки, Шатиса… Леон с трудом вспоминал, кого они обозначают. В голове билось только имя Инары.
– Вон.
– Мой принц, позволь хоть как-то тебя…
– Вон!!!
Он швырнул в наложницу окровавленным осколком. Наложница подобрала камень и выскользнула из покоев иноземного гостя.
Время остановилось. Он смотрел в никуда и не видел ничего. Где-то далеко, за пределами его горя, проходили часы, а Леон сидел на полу, обхватив руками голову. Сидел и тихо звал Инару. Но она не отзывалась.
Он закрыл глаза и увидел себя пешим драконом на арене. Вокруг шумели люди, а он смотрел на них ненавидящими глазами, желая разорвать сотни вопящих ничтожеств в клочья.
Леон поднялся и уставился на кинжал, что преподнес ему прафеций. Неверными шагами подошел к тумбе, на которой лежал дар Гибры. Дрожащей рукой взялся за роскошную рукоять. Другой стянул ножны. Велик был соблазн вонзить клинок себе в глотку и отправиться в мир мертвых, к возлюбленной. Но краткое видение, где он был драконом, пробудило в нем другую страсть. И она сейчас была сильнее желания умереть. Жажда убивать. Леон бросился к дверям.
Ночь давно поглотила столицу Тассирии. Она была столь темна и тиха, что казалось, спят все люди и сами боги. Все, кроме одного человека, который шел обретшим твердость шагом. И вел его вселившийся в душу невиданный по кровожадности зверь. Наследный принц Гринвельда видел цель так, словно изначально был рожден для нее. Он шел к вратам императорского дворца.
