— Триста жен… — прошептала она с глубоким уважением. — Как один мужчина?.. Я хочу сказать, наверняка, там есть девушки, которых он никогда не посещал, которых он просто не замечал.
— Говорят, Богоподобный не забыл ни одной из жен. Он по праву носит титул Могучий Бык.
— А в его гареме есть нубийки?
— Я никогда еще там не был, но, полагаю, да.
— Тогда я хотела бы еще знать…
— Довольно, Такка, довольно. Ты можешь завтра расспросить меня дальше, но сейчас я хотел бы поесть, а потом отдохнуть.
— Извини, господин, из-за любопытства я забыла о своих обязанностях.
Она побежала на кухню, и Пиай услышал, как она там хлопочет. Он похвалил себя за решение заменить пренебрегавшего своими обязанностями слугу Таккой. Теперь он знал, чем она так странно напоминает ему его любимую, — гордой и свободной манерой говорить, глядя в глаза собеседника.
«Эта манера совершенно необычна для рабыни, — подумал он, — но она ведь в конце концов родилась и воспитывалась свободной. У меня было наоборот. Я родился рабом и в возрасте Такки начал жизнь вольного ремесленника. Мы мячи в руках богов. Они играют нами по своему усмотрению».
Такка в своей короткой жизни знала три вида мужчин. Это были, во-первых, ее отец, братья, родственники — мужчины ее детства. До тех пор пока девушка не обрезана, между полами существует немного запретов. Она проказничала с братьями, шутила с дядями и слушалась отца. Но то, что предписывал отец, никогда не было плодом его произвола, а всегда было связано с обычаями, нравами, традициями и религией племени.
Это время прошло. Ее вырвали из привычной среды и лишили корней. Все, что там имело ценность, здесь не имело никакого значения. Поведение людей в роду вождя определялось правилами, которые в другом месте показались бы бессмысленными. На краю их деревни росло дерево, в котором чужак не заметил бы ничего особенного. Однако в нем жили духи женских предков племени, и мужчина скорее позволил бы себя зарубить, чем приблизился бы к дереву или зашел в его тень. Необрезанные девушки и женщины во время дней очищения или беременности тоже не могли вступать в тень женского дерева, им можно было приближаться лишь к границе тени. Для всех остальных женщин это было место молитвы, и в определенные дни года они присаживались под развесистые ветки дерева для бесконечных женских разговоров и пересудов. Имелись также места, которых женщины и девушки избегали. Были запреты, которые имели значение лишь для вождя и его главной жены. Здесь, в Египте, эти вещи казались Такке бессмысленными, потому что они были связаны с местом ее детства.
В обозримом и строго размеренном мире ее родины не было причины опасаться мужчины. Тот, кто преступал законы предков, наказывался, в тяжелых случаях — изгнанием или даже смертью. Эти наказания приводились в исполнение без применения силы. Тот, кого изгоняли, исчезал, а осужденному на смерть об этом сообщал деревенский жрец, и в течение пяти дней наступала смерть. Мужчина или наступал на ядовитую змею, или убегал в пустыню, или ждал в своей хижине прихода смерти — и умирал в срок.
Такку вырвали из этого защищенного существования и ввели в чужой жестокий мир рабства. Здесь она познакомилась со вторым видом мужчин, которых сравнивала с шакалами. Если это животное чует падаль, вряд ли что удержит его от того, чтобы кинуться на нее. Так вели себя по отношению к девушке воины в крепости Кумма. Они грубо хватали ее между ногами, сильно щипали за грудь, крепко шлепали — все это быстро стало принадлежностью повседневной жизни, и это были еще безобидные шуточки. Египетский раб ни в коей мере не был бесправным, даже в том случае, когда его свобода и рабочая сила принадлежали фараону или храму. Имелись даже рабы, которые сами обладали рабами и поместьями, но по определенным причинам не могли получить личную свободу.
Такка в Кумме стояла в самом низу социальной лестницы и должна была постоянно обороняться от похотливых и грубых преследований воинов, и, как шакалы в конце концов добираются до своей добычи, так эти грязные кобели добрались до Такки, и счастье еще, что ее освободили из лап наемников, когда ее насиловал только второй.
В крепости она узнала и третий вид мужчин. К нему относился супруг ее госпожи, начальник гарнизона. Он и равные ему по рангу в большинстве случаев владели грамотой, появлялись на людях свежевыбритыми, накрашенными, пахнущими благовонными маслами и в безупречной одежде. Такка не могла вдоволь надивиться тому, как ее хозяйка обращается со своим мужем. Она порой забавно капризничала, выставляла требования, разыгрывала, если это ей самой нравилось, из себя покорную супругу, и умная Такка быстро выяснила, что все всегда случается так, как хочет ее госпожа. Странным образом начальник гарнизона этого, казалось, совсем не замечал, и на людях всем казалось, что он полновластный господин в семье. Между этими отмеченными высокой культурой и внешне утонченными египетскими чиновниками и их подчиненными, мужчинами-шакалами, существовала пропасть такая же большая, как между человеком и животным.
Такка полагала, что мужчину, подобного ее прежнему господину, она нашла и в Пиае. Он был художником, мог читать и писать, являлся начальником всех ремесленников, находился на службе фараона, да будет он жив, здрав и могуч, но, тем не менее, отличался от египетских чиновников, которых она встречала в крепости. Те никогда не стали бы говорить с рабыней о личных делах, и Такка никогда бы не осмелилась, хотя она и не боялась этих мужчин, задавать им какие-либо вопросы, которые не имели отношения к ее работе.
С ее нынешним хозяином это получилось само по себе. Пиай ни в коей мере не побуждал ее к разговорам, но, если она заговаривала, он отвечал ей очень дружелюбно. Когда он уставал или был невесел, он давал ей это понять, и они продолжали разговор в другой раз. Был ли это четвертый род мужчин?
Все мужчины, с которыми она ранее соприкасалась, так или иначе общались с женщинами. Дома все было просто: едва парней обрезали, они засматривались на невест и работали, как безумные, чтобы заплатить выкуп за невесту. Человек считался мужчиной только тогда, когда у него была одна или несколько жен и появлялись дети. С воинами-наемниками тоже все было ясно: они, как шакалы, кидались за всем, что пахло женщиной. Среди египетских чиновников Такка едва ли встречала кого-либо, кто не был бы женат. Одна пара молоденьких была без жен, зато у них имелись наложницы.
В доме же Пиайя до нее не было ни одной женщины, и от нее не ускользнуло бы, если бы он посещал какую-нибудь женщину после работы. Вместо этого мастер Пиай выпивал по вечерам свой кувшин пива, листал бумаги, сидел в саду у пруда и смотрел на север или беседовал с ней. Однако он был настоящим мужчиной. Такка видела это почти ежедневно, когда готовила ему ванну. Его пенис был обрезан, как у мужчин ее родины, и по его стройному, высокому, жилистому телу нельзя было установить ничего, что отрицало бы его мужественность. Такка заметила одно: этот мужчина не внушал ей ни страха, ни отвращения; граница между египетским чиновником и нубийской рабыней здесь была не так отчетлива и непроходима, как с другими. Она чувствовала в себе желание, любопытство, сначала очень туманное, а потом ставшее все отчетливее — испытать мужественность Пиайя.
