– Я плохо говорю на греческом, – отозвался Иисус на арамейском языке.
– Приглашаю тебя присоединиться к нам, – повторил мужчина, в голосе которого слышалась властное спокойствие. – Как тебя зовут? Я Досифай.
Иисус уже об этом догадался и пристально смотрел на улыбающегося Досифая. Рыжеватая борода, голубые глаза. Кровь Севера, смешавшаяся с кровью Юга.
– Ты не случайно сюда пришел, не так ли? – продолжал Досифай. – Садись.
Иисус сел на свободное место около молоденькой девушки с темными глазами, которая разглядывала его без тени смущения.
– Я узнал о тебе от кудесника, которого встретил несколько дней назад. От Аристофора, – ответил Иисус.
– Аристофор! – воскликнул Досифай. – Бедный продавец бесконечности по сходной цене! Как он поживает?
– Он в печали, но весьма красноречив.
– Предатель и слепой исполнитель воли предателя! – прошептала одна из женщин.
– Будем к нему снисходительными, – сказал Досифай, – поскольку он сам себя предал и показал нам свою истинную сущность. Я рассматриваю низкий поступок как проявление мужества. Если бы он нас не покинул, он поступил бы еще хуже, ведь тогда он стал бы лицемером.
Иисус удивленно поднял брови. Однако его ждали другие парадоксы, поскольку Досифай продолжил:
– Впрочем, предательства в обычном понимании этого слова не существует. Даже самый гнусный предатель верен самому предательству. Я сказал бы, что люди, которые не предают, вызывают у меня подозрение, если только их разум не расстроен. Кто хотя бы один раз не менял мнения относительно собственной верности?
Досифай в упор смотрел на Иисуса, что выходило за рамки приличия.
– Тогда следует признать, – возразил Иисус, – что не существует ни Добра, ни Зла? Если верность предателей может быть поставлена рядом с верностью тех, кто никогда не изменял, где же Закон?
Досифай покачал головой. По взглядам его учеников Иисус понял, что ему готовят ловушку.
– Добро и Зло, – продолжил Досифай, – вот о чем ты заговорил! Ты иудей, не так ли? А что для тебя значит Зло? Подчинение Демону. А кто такой Демон? Князь ангелов, лишенный милости Бога. Но Бог, согласно утверждению иудейских пророков, есть любовь. Разве у Иеремии не написано: «Я Господь, любовь моя милосердна»? Разве можно верить, что в Судный день Бог не простит своего опального служителя, Демона? Кто мы такие, чтобы предвосхищать решение Бога и наказывать, заставляя страдать, тех, кто отрицает причины, которые признаем мы? Разве это не высокомерие? Разве это не тот же самый грех, из-за которого Люцифер был низвергнут с Божественных небесных чертогов в преисподнюю? Я спрашиваю тебя, Иисус, во имя чего я должен осуждать Аристофора?
Разве его жизнь не была долгим экзаменом? Иисус будто вновь очутился в Храме! Все ждали от него ответа.
– Без слова Господа, – заговорил Иисус, – мы здесь могли бы начать убивать друг друга, и никто не осудил бы нас, а воров почитали бы так же, как честных людей.
Сидящие на земле люди перестали есть.
– Превосходный ответ, – заметил Досифай, улыбаясь. – Из этих нескольких слов ясно, что нравственный закон есть человеческий закон. Этот закон защищает людей.
Досифай говорил ровным тоном и по-прежнему был уверен в себе.
– А ты, – продолжил он через минуту, – считаешь ли ты, что по-прежнему остался верен своему Закону, если рискнул приехать в Самарию, чтобы послушать чужеземного учителя? Что привлекло тебя сюда?
Он всегда и везде будет оставаться чужеземцем!
– Защитники нашего Закона заблудились, – ответил Иисус, стараясь также говорить ровным тоном. – Именно поэтому я считаю, что волен искать собственный путь. Аристофор сказал мне, что ты великий учитель, возможно, пророк. Я пришел послушать тебя.
– Тогда будь желанным гостем, – произнес Досифай.
Досифай смотрел приветливо. Такого человека невозможно было встретить в Капернауме.
Молодой человек, сидевший недалеко от Иисуса, предложил ему финики и сушеные фиги. Досифай распорядился, чтобы принесли обед. Женщины и подростки отправились за блюдами, полными маленьких пирожков с мясом и сосновыми семечками. На других блюдах были сыр, рис, сваренный в рыбном бульоне, чаши с чечевицей, медовые коврижки с миндалем и апельсиновыми цукатами. Блюда поставили на траву в центр кружка, и ученики наперебой стали предлагать гостю попробовать каждое из яств. Затем были принесены кувшины с прохладным вином и стеклянные кубки, которые можно было увидеть только в самых богатых домах Капернаума, а также расписные кратеры, привезенные, как сказали Иисусу, из Греции.
– Досифай богатый человек, – заметил Иисус.
– Сами князья слушают его, – откликнулся молодой человек, выполнявший обязанности хозяина. – Они щедры с ним, но сам Досифай ничем не владеет.
Около Досифая сидела совсем юная девушка, которую он кормил со своей руки. Она отвечала ему улыбками и ласками. Может, это была преемница женщины по имени Луна? Иисус попытался представить, как он сам кормит женщину, но у него ничего не получилось. Но как непринужденно держались эти люди! Такая естественность восхищала Иисуса, но одновременно и поражала. Он ожидал встретить сурового учителя в окружении серьезных учеников. А встретил он утонченного улыбающегося человека и его откровенно счастливых учеников, устроивших небольшой пир во фруктовом саду. Неужели они жили все вместе, в одном доме? Это выходило за рамки приличия! А кем были эти женщины? Супругами, сестрами, ученицами, гетерами? Существовала ли здесь иерархия? Иисус с трудом улавливал смысл сказанного, так как разговоры велись на греческом языке.
Казалось, Досифай догадался о том, что мучило Иисуса, поскольку он неожиданно сказал, что его дом открыт для всех, кто жаждет постичь его учение. Здесь не требовали подношений, было принято, что каждый платит в зависимости от своих возможностей. Впрочем, большая часть провизии поступала с мызы, прилегавшей к дому. У общины был собственный огород, сад и птичий двор.
– Тебя, несомненно, удивило присутствие женщин среди нас, – продолжил Досифай, – поскольку я знаю, что вы, иудеи, считаете женщин существами нечистыми и даже не имеющими души. Для вас они только служанки и продолжательницы рода, если не сказать рабыни.
Досифай говорил осуждающим тоном, и Иисус не нашелся что возразить.
– Но я, наполовину эфесец и наполовину афинянин, счел себя вольным и одновременно обязанным обеспечить женщинам возможность занимать то положение, на какое они имеют полное право. А как же иначе? Разве Эфес не является крупнейшим центром культа Артемиды? Разве греки не отводили первые роли таким богиням, как Афродита, Гера, Психея? Разве можно назвать общество справедливым, если половина его считается несуществующей? Что ты на это ответишь, сын человеческий? Скажешь ли ты, что твоя мать была рабыней? Свыкнешься ли ты с мыслью, что ты сын рабыни?
Досифай держал в руке кубок, вид у него был вызывающий.
