— Как?! — воскликнула она.
— Разве ты этого не видишь? Его немощное тело неживое. Его взгляд — это взгляд посмертной маски. В нем нет никакой страсти. Когда я вижу, как он ест, у меня иногда создается впечатление, что он глотает не пищу, а раскрашенный гипс, который кладут в гробницы для якобы приемов пищи душами умерших. Он превратил свое существование в нескончаемую похоронную церемонию.
— Замолчи, — сказала она неуверенно.
Но большей частью это было правдой, в глубине души она это знала. Во взаимоотношениях с супругом больше не было места ни волнениям, ни другим человеческим чувствам: все встречи проходили будто по ритуалу, и как только что-то начинало происходить не по правилам, впрочем, установленным им самим, он становился немым, выражая свое неодобрение молчанием. Во время их первой встречи, утром, он неизменно спрашивал у нее:
— Хорошо ли спалось моей божественной супруге?
Иногда раздраженная тем, что мальчик в возрасте двенадцати лет был до такой степени церемонным и так мало в нем было непосредственности, она говорила, что ее беспокоили комары или что у нее плохо с пищеварением, даже если это было не так. Но он держал маску каменной невозмутимости, не отвечая и не предлагая никакого утешения.
Она знала: бесполезно сообщать ему о чем бы то ни было, что не соответствовало определенному ритуалу.
Иногда она ела рыбу, которую готовили только для нее, поскольку он ее никогда не употреблял в пищу. Рыбу не ели только те, для кого она была священным животным, но царь считал, что должен соблюдать ритуалы тщательнее всех. Он не ел также лук, узнав, что это растение было запрещено принимать в пищу жрецам, готовящимся к совершению обрядов. Но к каким обрядам готовился он? Анкесенамон ела лук чаще, чем хотела, чтобы ему досадить. Удавалось ли ей это? Он ни разу не упрекнул ее, только отводил глаза от недостойной пищи, и его взгляд витал над столом.
Но она понимала причины этой жесткости. После смерти его брата Эхнатона мальчика-сироту выволокли из дворца, как статую из лавки, и бросили в битву монстров. Его мать Сатамон, дочь отца маленького принца, умерла вскоре после его рождения. У него не было тогда другого утешения, кроме сострадания слуг и рабов.
Затем убили другого его брата, Сменхкару, его единственную поддержку.
И он знал организатора убийств и не мог рассчитывать на правосудие.
Затем его женили и короновали. И заставили осознать слабость своего тела.
Наконец, его пытались убить.
Поэтому он замкнулся в себе. Вот откуда маска и хитрость.
Она подумала, что явно проявилось это изменение, по всей видимости, в «ночь кобр», когда священные животные Сати его защитили. Верил ли он тогда в свою божественную суть? Было ли это причиной его холодности, этой духовной смерти, и поэтому ли он слишком рано надел маску?
Она продолжила размышления, вспомнив то, что сказал Пасар.
Супруг иногда вовлекал в свои занятия Анкесенамон, но для нее предшествующая жизнь исчезла, как будто ее отсекли долотом рабочие фараона, приказавшего уничтожить следы своего предшественника. Так бросают камень в воду: после нескольких волн он уходит на дно, а поверхность над ним снова становится гладкой.
Никогда и никаких больше напоминаний о Сменхкаре, исчезновении Меритатон, Неферхеру и их сына, о «ночи кобр», о попытке переворота, предпринятой Апихетепом. Ничего подобного не было. Таков был закон царства. Жили только настоящим и готовились к смерти. О реальности не упоминали никогда.
Прошлого не было. Ничего, кроме совершения нескончаемого ритуала.
Ощутив покой, исходящий от вновь заснувшего Пасара, она погрузилась в сон.
— Этим утром я получил отчеты о церемонии открытия стелы Реставрации, — заявил Ай удовлетворенным тоном.
Вокруг него собрались Тхуту, Хоремхеб, Майя, Маху и некоторые чиновники, а также один из его новых протеже, Усермон.
— Это, — продолжил он, — доказывает, что демонстрации власти и немногих подарков бывает достаточно, чтобы развеять печальные настроения. Отныне царь любим, как и положено, всей страной.
Это утверждение было принято без особого энтузиазма.
— По поводу подарков, — отозвался Майя. — Мы преподнесли много даров храмам. Помимо статуи золотого Амона высотой в тринадцать палок, сделана еще одна на четыре палки, а также статуя Пта на пять палок, четырнадцать золотых и серебряных статуэток, инкрустированных… Я уже не говорю ни о гранитных статуях, ни о художниках и ремесленниках, которым надо заплатить… Казна царства почти пуста.
— Мы пополним ее золотом, которое нам пошлет Гуя, — возразил Ай. — Он опытен в части сбора сокровищ. Главное, чтобы духовенство было довольно.
Тхуту хранил молчание: именно царь впредь будет контролировать получение податей из страны Куш. Иначе золото юга никогда не попадет в хранилища казны. Все эти люди, за исключением Майи, в назначении Гуи не видели особых перспектив.
— Надо думать о колесницах и вооружении, которое мы покупаем в Сирии, — заявил Хоремхеб. — Если казна истощена, у армии появятся проблемы. Мы не сможем завербовать наемников, в которых нуждаемся.
— Я уже сказал, Гуя пополнит казну, — повторил Ай. — Мы ему направим послание с просьбой сделать это быстро. Поступили налоги?
— Последние поступили три месяца назад, но эти средства уже израсходованы, — ответил Майя с некоторым нетерпением. — Ты знаешь, регент, что теперь налоги будут собирать только через восемь месяцев, и они не поступят в казну раньше, чем через десять месяцев.
— Надо будет их немного увеличить.
— Это противоречит мнению номархов, — вмешался Тхуту. — Они уже находят их чересчур завышенными.
Все утро ему пришлось выслушивать нарекания Майи по поводу излишних расходов на содержание Тутанхамона и двора и о необходимости чаще общаться с монархом.
Со времени правления Эхнатона казна значительно опустела, и последующие годы ситуацию не исправили.
Настала очередь Ая сердиться.
— Все это несущественно, — заявил он твердо. — Главное то, что в царстве снова спокойно. Царь отныне должен чаще восседать на троне. Желательно предложить его величеству оставить Ахетатон, чтобы предстать перед народом.
— Ты намереваешься привезти его в Фивы? — спросил Хоремхеб.
Ай казался неуверенным. Он понимал, что его речи были чересчур самонадеянны. Был риск того, что слабая природа царской персоны может снова проявиться. По молчаливому согласию никто об этом не заговорил, но никто не мог больше отрицать, что у царя врожденный дефект, поэтому он во время передвижения всегда опирается на свою большую трость.
— Скорее в Мемфис, — сказал он.
Тхуту не мог понять, в чем преимущество Мемфиса перед Фивами.
— И надо будет подумать об организации праздника Опет, который возглавит царь, — заключил Ай.
