Вдруг она заметила в стороне от дороги нечто заставившее ее прищуриться и подумать, уж не обманывает ли ее зрение. Это было сооружение высотой в добрых пятнадцать туазов,
[8]
вокруг которого кружили стаи ворон и ястребов, яростно переругивавшихся и отчаянно хлопавших крыльями. На самом верху ветер мирно раскачивал семь обрубков человеческих тел и развевал на головах клочья волос.
Жанна вскрикнула, но не в силах была отвести взгляд. У большинства висельников — ибо это было не что иное, как виселица, — не хватало разных частей тела. У кого руки, у кого стопы или всей ноги до бедра. Черепа их были раздроблены птичьими клювами, а мозги выедены жадными до свежатины стервятниками. Глаза всех бедняг тоже стали добычей птиц.
Внизу, у основания постройки, Жанна услышала какое-то копошение. Лисы, конечно, а может быть, волки. Несколько тел уже сорвались с веревок зверью на поживу. В вышине болтались пустые петли.
Жанне случалось видеть мертвецов, но ни разу таких, как эти: мертвых, отвергнутых не только живыми, но и своими собратьями.
Отвернувшись, Жанна ускорила шаг. Цель близка. Она уже шла вдоль высокой стены, за которой виднелась листва деревьев. Вот наконец и окошечко в массивных закрытых воротах. За ним она различила монаха, уткнувшегося в маленькую пухлую книгу. Губы его слегка шевелились. Он заметил ее и поднял глаза:
— Что я могу для тебя сделать?
Жанна не нашлась что ответить. Как объяснить, что ей нужна помощь, чья-то поддержка, кров? Она пришла сюда, потому что знала, что клирики имеют власть и опыт. Милосердие — это ведь их долг. Она открыла рот, но не смогла выдавить из себя ни слова.
Бенедиктинец склонился к Жанне и заметил ее осла. Он, должно быть, решил, что пришелец глуховат, ибо снова задал свой вопрос, повысив голос. На этот раз он прибавил «мой мальчик». Ну вот, опять та же путаница!
— Мне нужна помощь, — сказала Жанна.
Бенедиктинец внимательно рассматривал Жанну, пытаясь уяснить, кто она такая и из каких краев.
— Какая помощь? — спросил он.
Через окошечко Жанна могла разглядеть три башни храма.
— Я из Нормандии, моих родителей зарезали, — стала она объяснять. — Моего маленького братика похитили. Я здесь никого не знаю и не могу отыскать сарай, чтобы укрыться на ночь.
— Кто убил твоих родителей?
— Говорили, что это англичане.
Бенедиктинец обдумал ответ:
— Ты знаешь кого-нибудь в нашем аббатстве?
Жанна помотала головой.
— Кто указал тебе на нас?
— Никто.
Монах растерянно заморгал:
— Ты крещен? Жанна кивнула.
— Когда умертвили твоих родителей?
Жанна не вполне поняла это слово, но догадалась, что оно значит:
— За день до моего ухода из Нормандии. С тех пор я в пути.
— Ты ни с кем не знаком в Париже?
Жанна опять помотала головой. Она вспомнила имя Исидора Штерна с улицы Жюиври, но, учитывая все, что рассказал ей Исаак об отношении к евреям, поостереглась его упоминать.
— Ты пришел из Нормандии в Париж, никого здесь не зная?
Тут наконец Жанна осознала все безумие своего решения. Но как объяснить, что она просто не могла оставаться на земле, которая для нее навеки будет пахнуть кровью?
— Подожди меня тут, — сказал монах.
Жанна осталась у входа. Пробило четверть второго. Что будет с ней, если ее не пустят? Она подавила желание немедленно уйти отсюда. Пробило половину второго. Монах наконец воротился в обществе своего собрата, выглядевшего более внушительно. Он отпер ворота и сделал ей знак войти. Жанна заколебалась: а как же Донки?
— Ты можешь войти с ним, — сказал монах. — Дом Лукас согласился тебя выслушать.
Жанна оглядела монаха с крупным лицом и проницательными глазами.
Дом Лукас повел Жанну к строгого вида четырехэтажному зданию, к которому было пристроено перпендикулярное крыло. Вокруг бродили монахи. Дом Лукас поднялся с ней на третий этаж, углубился в коридор и отпер одну из дверей. Когда Жанна вошла, он притворил за ней дверь. Стены в комнате были выбелены известью, а пол покрыт каменными плитами. Из мебели тут находились массивный стол с тремя стульями, шкаф, узкая кровать да полки с книгами и рукописями. На столе красовалось массивное серебряное распятие и подсвечник на три свечи. Дом Лукас присел за стол и указал Жанне на один из оставшихся двух стульев. Девушка снова повторила свою историю, не упомянув только о пяти золотых монетах и, конечно, о встрече с Исааком Пражанином.
— Ты пришел совсем один из Нормандии?
Жанна кивнула.
— И ты не боялся?
Жанна помотала головой и показала свой нож. Монах улыбнулся и кивнул. Его массивные плечи слегка приподнялись.
— Аббатство — это папская территория и не может служить убежищем для бездомных. Для этого в Париже есть особые места, но, учитывая твой возраст, я не могу тебя туда направить. Итак, в виде исключения я разрешаю тебе остаться с нами на одну, может быть, две ночи. Потом я постараюсь найти христианскую семью, где за работу тебе дадут кров и пищу. Юноша твоего возраста не должен бояться работы.
— Я не юноша, — сказала Жанна.
Монах недоверчиво остановил свой взгляд на груди девушки.
— Ты что, убогая?
— Убогая?
— Ты с самого рождения девочка?
— Да, — удивившись, ответила Жанна, — разве я не сказала, что меня зовут Жанна?
— Ты так говоришь, что мне послышалось «Джон». Отчего же ты оделась как мальчик?
— Я не оделась как мальчик. В наших краях не привыкли тратить деньги на наряды.
Монах растерянно посмотрел на нее:
— Что ты умеешь делать? Я мог бы отправить тебя к Христовым Девам или к сестрам-кордельеркам.
С тем же успехом он мог предложить ей отправиться на Луну. У Жанны было ощущение, что она лишняя фигура на шахматной доске и никто не знает, что с ней делать. Она смутно понимала, что перед ней тот самый мир власти, который лишь приоткрылся ей в Кане. Люди здесь не принадлежали сами себе, и не было никакого смысла взывать к их милосердию в надежде обрести кров. Каждому отводилось место там, где это было угодно власти. Что-то в Жанне восставало против доставшейся ей роли.
— Там в обители тебе самое место, — сказал монах, словно желая укрепить Жанну в ее неясных предчувствиях. — Девушке твоего возраста не подобает шляться по улицам.
Он встал:
— И хорошо бы тебе выглядеть соответственно твоему полу. Лицедейство неугодно Создателю. Пойдем, я покажу тебе, где ты сможешь переночевать.
