В тот вечер ей было не до роскоши старой королевской резиденции. Едва поднявшись наверх в отведенные им покои, Жанна разделась и улеглась в огромную кровать. Она закрыла глаза и тотчас уснула.
Когда Жанна проснулась, почувствовав желание выйти, она увидела обнаженного мужчину, который шумно посапывал подле нее. В подсвечнике горела свеча. Прихватив ее, Жанна отправилась на поиски чулана. В нем оказалось окно, в которое виднелось прозрачное летнее небо. Вдруг с окрестных колоколен прозвонили четыре раза.
Четыре часа! Господи, она проспала без просыпа десять часов! Но сон не проходил, и Жанна вернулась в постель с твердым намерением еще поспать. Улегшись, она едва успела подумать, что зовется теперь не Жанна Пэрриш, а Жанна де Бовуа, как сознание ее затуманилось.
Рано утром ее разбудил поцелуй. За ним последовали ласки. Они овладели друг другом, или, вернее, отдались друг другу.
— Ты словно само лето, — сказала Жанна.
— А ты как весна.
Вечером, когда супруги собрались удалиться к себе, под окнами раздались звуки дудок и тамбуринов. Голоса выкрикивали слова песенки, которую Жанна не могла разобрать за закрытыми окнами.
— Не подходите к окнам, дорогая. Этот жуткий гвалт только усилится, если они вас увидят.
— Что там такое?
— Эти фигляры прослышали о свадьбе и делают то, что велит обычай. Народ хочет, чтобы его мнение об этом союзе было услышано.
Несмотря на предупреждение, Жанна прошла по коридору и высунулась из окна в его дальнем конце. Она увидела на улице пару десятков людей, которые потрясали факелами и, похоже, от души веселились.
Королевский кречет,
У тебя коготок увяз в тесте,
Ловкий кречет,
Ты попался в силки к невесте!
Крикуны притопывали в такт песне, махали руками, ухмылялись и пели хором:
Королевский кречет
Поймал воробьишку,
Ловкий кречет,
Вот тебе и крышка!
Итак, кречет с коготком в тесте — это Бартелеми. Шум и гвалт развеселили Жанну. Народ насмехался над ним. Бартелеми со смущенным видом присоединился к Жанне. Балаган продолжался почти до полуночи, пока городская стража не положила конец забаве. Так народ брал свое у сеньоров. Люди давали понять, что от их взгляда не ускользает даже отпразднованная в узком кругу свадьба. У них в запасе всегда были песни.
На золотых крыльях пролетел август. Виноград налился соком, буйно цвели глицинии, клематисы и пассифлоры. Потяжелели колосья ржи, пшеницы и ячменя. Закраснели на деревьях яблоки.
В чреве Жанны созревало дитя.
Я перестала быть самой собой, думала иногда Жанна. Я живу для него. Только для него. Как дерево для плода. Мысль о том, что в ней существует иная жизнь, погружала Жанну в раздумья. Она и ее ребенок не принадлежали миру людей.
Время от времени она возвращалась в лавку на улице Галанд, где ее окружали заботой и почтением. Казалось, что Жанна попала в сверкающую паутину. Теперь ее вполголоса называли не просто пирожницей, а Великой пирожницей или Королевской пирожницей. Теперь Жанна месила тесто лишь для того, чтобы вспомнить о прошлом.
Всякий раз она заходила повидать Донки, единственного, кому не было дела до ее нового имени.
— Ты помнишь Бук-де-Шен, Донки? — говорила Жанна, поглаживая морду ослика.
Когда Бартелеми не оставался на ужин у коннетабля де Ришмона и не был в отъезде, супруги садились за стол вместе. Бартелеми бывал в Гиени, Нормандии, других провинциях. Он формировал военные отряды, следил за отливкой пушек, которые, по его словам, нигде не делали лучше, чем во Франции.
Пушки. Узнав об их роли при Форминьи в сражении против англичан, чей разгром привел опосредованным образом к гибели ее родителей, Жанна воспылала ненавистью к пушкам, которых, к слову сказать, никогда не видела. Бартелеми рассказал ей, как они выглядят.
— Убивать столько людей разом! Это и вправду дьявольское оружие! — объявила она, к большому удивлению своего мужа.
— Дорогая моя, это орудие нашего величия.
Величие Франции занимало его сутки напролет. «Сможет ли муж быть при рождении моего ребенка?» — спрашивала себя Жанна.
Раз или два она пригласила на ужин суконщицу, но ей было немного стыдно внезапно свалившейся на нее роскоши, навощенного паркета, затянутых тканью стен и серебряной посуды. Раз в неделю Жанна брала Сидони в баню, не обращая внимания на то, что там частенько встречались женщины легкого поведения. Смыв с себя итальянское мыло, они натирались самыми дорогими ароматическими веществами вовсе не из кокетства, а потому, что не было лучшей защиты от паразитов. Камфора уничтожала вшей, кедровое масло отпугивало блох, а вместе они были грозой клопов. В особняке Барбет Жанна окуривала белье и платье, вызывая неуемный кашель прислуги. Зато первый же опыт оказался на редкость удачным: с окуренного ароматическими маслами балдахина кровати посыпались испускающие дух клопы.
Ожидая дитя, Жанна просто помешалась на чистоте, и это в городе, где от людей разило потом, а в канавах встречались плоды несчастной любви.
— Паразиты для тела — то же, что смертные грехи для души! — заявляла она ошарашенным слугам.
У отца Эстрада Жанна спросила, как ей пополнить образование; тот рекомендовал учителя грамматики и закона Божьего.
— Для женщины довольно уметь читать и писать. Зачем им учиться дальше? Вспомните историю Евы в раю! Она привела мир к грехопадению. Науки только отвращают женщин от Господа и от супругов.
Жанна мысленно послала его ко всем чертям.
К ней явился учитель: запаршивевший человечек, набитый заумными выражениями и что-то бормочущий на латыни. С него было нечего взять, кроме умения писать получше и знания нескольких правил грамматики. Устав от непрошеных рассуждений о Троице, пресуществлении тела Христова и смертном грехе, печатью которого отмечена каждая женщина, Жанна попросила познакомить ее с начатками географии. С тем же успехом она могла попросить у него преподать курс алхимии. Учитель вытаращил глаза и поведал, что солнце вращается вокруг земли, а Господь сотворил семь морей, вот так. На востоке живут желтушные люди и те, что скачут на одной ноге, на западе расположен Финистер, на севере — Туле и вечные льды, а на юге люди черные, словно сам дьявол.
Назавтра Жанна сослалась на нездоровье и распрощалась с беднягой.
Однажды она подумала, не съездить ли в Ла-Кудрэ, но отбросила эту мысль. Ее появление там будет сродни чуду, и она только ранит сердца простых людей, которые помнят ее крестьянкой, а не госпожой. Кроме того, она вряд ли вынесла бы долгую дорогу.
— Господин мой, — сказала Жанна однажды Бартелеми, — теперь, когда ты помощник самого коннетабля де Ришмона, я прошу тебя о милости. Я хотела бы, чтобы ты установил к его пользе границы прихода Сен-Северен, не ущемляя притом прав общины Сен-Жюльен-Оспиталье.
