Так продолжалось весь день, а к вечеру народ разошелся вовсю. Тьерри водил Жанну из таверны в таверну. Люди в шутовских масках отпускали грубые шутки в адрес кардина-лапрево.
— Он хочет забрать себе жало дьявола, а знаете, люди добрые, что дьявол делает со своим жалом? — кричал один из них, виляя задом.
Женщины захихикали.
— Дьявол идет прямиком к задери-сутану. А знаете, что на кончике жала дьявола?
Все ждали ответа.
— Так вот, люди добрые, на кончике жала дьявола добрая дижонская горчица!
Снова смех, хлопки в ладоши, свист. Да и как не смеяться, когда все знали, что Дижон — это столица Филиппа Доброго, герцога Бургундского, великого герцога Запада и заклятого врага Карла VII.
В тот вечер ярко светила луна. Возвращаясь, Тьерри и Жанна проходили мимо кладбища Сен-Северен; у входа толпился народ. Любовь к мертвым приносила отличную прибыль живым.
Школяры между тем и не думали сдаваться. Тьерри рассказывал, что в Вербное воскресенье они собрались на совет на улице Фуар и решили толпой идти к тюрьме Шатле, обезоружить стражу и освободить сорок своих товарищей, томившихся в промозглых камерах. Наставникам едва удалось отговорить их от этой дерзкой затеи, поскольку у их подопечных не было оружия, а у короля нашлось бы довольно солдат. Один залп арбалетчиков наделал бы больше жертв, чем было захвачено их товарищей.
Пасхальное воскресенье прошло относительно спокойно, хотя у дверей всех храмов собрались толпы нищих. У входа в Сен-Северен их было не меньше сотни. Они размахивали своими культями и выставляли напоказ гноящиеся нарывы и раны. Рядом с ними были такие же дети, которых нищие специально крали и уродовали для вящего процветания своего ремесла. Среди всех этих «никчемных людишек», как определял их один королевский указ, были свои «хищники», промышлявшие именно воровством и уродованием детей. Они просили у храмов милостыню Христа ради.
Жанна окинула взглядом это уродливое сборище, спрашивая себя, не мог ли тут оказаться Дени. Но нет, нигде не было видно его светлой шевелюры. Двигаясь вслед за кормилицей, Жанна с трудом проложила себе путь сквозь толпу несчастных и вошла в храм. Кое-кто из нищих пробрался даже туда, разнося по церкви зловонный дух.
Рискуя подхватить вшей, какие-то дамы раздавали нищим корзинки с хлебом и колбасой. Другие вкладывали каждому в руки по два денье.
Толпы этих бродяг, на Святой неделе бравших храмы прямо-таки приступом, были невыносимы. Жанна сказала это отцу Мартино, когда тот явился к ней по приглашению отужинать.
— В Париже восемьдесят тысяч нищих, — сообщил ей священник, — и большинство из них жалкие обманщики, сделавшие из попрошайничества ремесло. Это против воли Господа нашего, заповедавшего трудиться в поте лица ради хлеба насущного. Рано или поздно приходские священники, пренебрегая добродетелью милосердия, будут вынуждены при помощи солдат разгонять эти толпы, которые разносят по стране самые страшные болезни.
Девятого мая, когда только-только появились первые цветы миндаля, орешника и лещины, преподаватели вдруг перешли в контрнаступление против д'Эстутвиля. Они затеяли следствие, составили описания событий и списки разграбленного имущества. Собравшись все вместе, они пришли к заключению, что прево первым нарушил закон, растоптав привилегии Университета. Тот факт, что он был кардиналом, только усугублял тяжесть содеянного, ибо Церковь была обязана радеть о благе Университета. К его резиденции на улице Жуй была направлена делегация. Прево ничего не оставалось, как принять ее.
В числе пришедших был и Тьерри Лепулен. Он не был школьным учителем, но по правилам Университета магистры искусств должны были учить детей своему предмету. Кроме того, он был свидетелем беззаконного ареста многих школяров. От Тьерри Жанна узнала о том, чем все кончилось.
От имени пришедших говорил теолог Жан Ю. Он прочитал прево торжественную проповедь, что было само по себе забавно, и заключил, что арест невинных людей был не только нарушением университетских привилегий, но и превышением власти.
Д'Эстутвиль предпочел покончить с делом, которое грозило осложнениями. Он приказал немедленно освободить сорок школяров.
Вместе с делегацией отправилось не меньше двух сотен школяров и преподавателей. Услышав вердикт прево, они отправились на улицу Сент-Антуан поджидать освобожденных товарищей. Толпа шумела, и из окон стали высовываться горожане. К пришедшим присоединились случайные прохожие. Тут явились и освобожденные школяры во главе с теми, кто вызволил их из тюрьмы. Все принялись обниматься и кричать «виват», вверх полетели шапочки. В это же время отряд сержантов возвращался в резиденцию прево. Толпа зашикала. Стражники ничего не знали об освобождении и решили, что это бунт. Старший приказал разогнать толпу.
Преподаватели, школяры и зеваки бросились врассыпную. Кое-кто открыл двери, чтобы спасти людей от бессмысленной жестокости вояк. Те еще очень долго, даже на набережных, гонялись за всеми, кто походил на школяров и студентов. Охота на них вскоре перекинулась на другой берег реки и продолжалась до самого вечера. Один человек был убит, и множество ранены. Пешие и конные стражники патрулировали по всему городу. Люди, в которых платье выдавало ученых, уподобились прокаженным. Они прятались, где только могли, в ожидании момента, подходящего для возвращения домой.
Ближе к вечеру один из таких бедняг, завидев стражника, зашел в первую же попавшуюся лавку. Это была кондитерская на улице Бюшри. Он был растрепан после схватки с каким-то горожанином, выведенным из себя университетскими бузотерами.
Жанна в это время думала, что завтра день смерти ее родителей. Она просила отца Мартино отслужить мессу за упокой их душ.
Гийоме домывал стаканы.
Жанна взглянула на вошедшего и вздрогнула: перед ней стоял Франсуа де Монкорбье.
25
Фениксы
Он тоже был изумлен.
— Я бежал от стражников, — произнес Франсуа, все еще задыхаясь. — Ты перебралась сюда с улицы Галанд?
Жанна кивнула и объяснила, что сохранила там за собой жилье и лавку.
— Я оставил там для тебя… стихи.
— Я их нашла.
Гийоме простился с хозяйкой и ушел с понимающим видом. Послышался зов кормилицы, малыш что-то прокричал в ответ. Франсуа вопросительно посмотрел на Жанну.
— Я тебя на секунду оставлю, — сказала Жанна, — мне надо поговорить с кормилицей.
Жанна помогла ей сменить запачканное мальчиком белье в колыбели. Когда она снова появилась внизу, Франсуа сидел на табурете перед окном и всматривался в темнеющее небо.
— У тебя ребенок?
— Франсуа де Бовуа.
У Франсуа дрогнули ресницы, а на лице появилось нетерпение. Он встал, по-видимому намереваясь уйти.
— Я ничего не понимаю, Жанна. Последний раз я видел тебя на уроке и ты была сама не своя. Я подумал, что надоел тебе. Потом я получил твою записку. Прощальную. Почему ты не сказала мне, что выходишь замуж?
