Картина складывалась более чем мрачная.
– Жанна, – сказал он той ночью, – ты молода и красива, ты не можешь оставаться одна. А я тебе не пара.
Это был один из тех моментов, когда кажется, что злые ветры вот-вот загасят свечу, которая освещает душу. И душа превращается в осажденный замок. Жанна собралась с силами и решилась:
– Исаак, ты думаешь и говоришь как побежденный. Принадлежа к гонимому народу, ты постепенно становишься тенью самого себя. Продолжай в том же духе – и через пару лет превратишься в призрак, источенный лишениями и сожалениями.
– Что же мне делать?
– Исаак, я ведь не отрекаюсь от тебя. Не отрекайся от меня и ты.
Он сел в постели и раздвинул полог. В пламени свечи его тело отливало золотом. Он повернулся к Жанне, обнял ее и разрыдался.
– Я не могу обладать тобой, – проговорил он. – И жить без тебя не могу!
Потом он ушел в темноту в своем поношенном плаще с подлой нашивкой.
За два последующих дня Жанна много раз заново переживала эту сцену.
Исаак должен обратиться в католичество, решила она.
На пороге появилась кормилица, державшая за руку Франсуа. Мальчик бросился к матери. Она посадила его к себе на колени.
– Он хорошо спал, – сказала кормилица, – и я тоже.
Она села за стол.
– Хочешь бутерброд с пенкой и медом? – спросила Жанна у сына.
Не дожидаясь ответа, известного заранее, она приготовила бутерброд, протянула мальчику и наказала держать ровно, чтобы не стекал мед.
С лестницы послышался голос Гийоме:
– Хозяйка!
– Скажи ему, чтобы поднялся! – велела Жанна кормилице.
Кормилица вышла передать распоряжение. Через несколько секунд появился Гийоме, чуть запыхавшийся, возбужденный, разрумянившийся.
Он возмужал. Жанна смотрела на него с удивлением и теплотой. Он обладал всеми нормандскими качествами, какие ей нравились: честный, верный и лукавый.
– Хозяйка, первые яблоки пошли. Просто сахарные! Я подумал. .. Мы их оставим на ночь в тазу с вином и медом…
Жанна кивнула: она поняла. Яблоки пустят сок и получатся как будто в сиропе.
– Добавь щепотку корицы, – сказала она. Лицо Гийоме засияло.
– Здорово! – воскликнул он с ликованием. – Пять денье
[2]
!
– Пять денье, если сверху покрыть сметаной. Гийоме аж напыжился от гордости.
– Но продать их будет труднее.
– Так это ж для богатых клиентов!
Ей приходилось думать то о любви, то о тесте. То о своих лавках, то о банке. То о сегодняшнем дне, то о завтрашнем. Как убедить Исаака?
Случилось то, что должно было случиться.
Исаак только что ушел. Стоял конец октября, еще не рассвело, и Жанна решила немного понежиться в постели, прежде чем заняться делами.
Вдруг она услышала крики и в тревоге распахнула окно. Она узнала голос Исаака. В десяти шагах от ее двери. В нем звучало отчаяние. Кровь бросилась ей в лицо. Накинув на ночную рубашку плащ, она сунула в карман нож, схватила подсвечник и взяла в лавке толстую палку. Затем бросилась на улицу, в темноту.
В пламени свечи мало что разглядишь, но света хватило, чтобы увидеть дерущихся людей.
– Еврей! Денег у этой гадины полно!
Она поставила подсвечник на землю и ринулась в схватку. Исаака она видела ясно и не опасалась оглушить его. Один из головорезов стоял к ней спиной.
Она нанесла ему страшный удар по позвоночнику и сразу второй – по голове. Двое других обернулись.
– Баба! Подумать только! На нас напала баба!
Один из них бросился на нее с ножом.
Избежал ли Исаак этого ножа?
Она ждала нападавшего, расставив ноги. Тот замахнулся. Концом палки она изо всех сил ткнула его в живот. И увидела в мерцании свечи, как он разинул пасть – от боли или удивления, какая разница!
Он зашатался, качнулся влево. Воспользовавшись секундной паузой, она ударом дубины проломила ему череп.
Исаак, похоже, охромел. Ее охватило бешенство.
Третий и последний негодяй, видимо, тоже разъярился. Издав звериный рык, он устремился к ней. Она выхватила из кармана нож. Нападавший его не увидел. И налетел на него. Из горла вырвался предсмертный хрип. Она быстро вырвала нож из раны и движением снизу вверх вспорола ему брюхо, затем оттолкнула от себя. Он со стоном опрокинулся навзничь, придерживая кишки обеими руками. Она подбежала к Исааку, сидевшему на земле. У него кровоточило бедро. Красная жидкость, пузырясь, била струйкой. Артерия.
Она это знала, ей цирюльник рассказывал. Рана могла оказаться смертельной. Надо наложить жгут, и немедленно. Ножом она отсекла полосу от подола своей рубашки и сделала из нее жгут. Разорвала штанину и наложила ткань узлом на рану, чтобы заткнуть ее, потом затянула. Исаак издал стон, почти хрип. Только бы не потерял сознание.
– Прижми кулаком как можно сильнее. Я сейчас вернусь. В соседних домах начали открываться окна. Она подбежала к одному из них и крикнула:
– Кормилица!
На лестнице послышались шаги.
– Кормилица, беги за цирюльником! Второй дом справа. Скажи: ножевая рана в бедро, задета артерия.
Жанна вернулась к Исааку. Тот был на грани обморока. Но кровь перестала течь. Она взяла его за руку.
Занимающийся рассвет окрасил всю сцену в грязно-синие тона.
– Держись. Ты спасен. Сейчас придет цирюльник. Исаак был бледен как смерть. Жанна поняла, что физическая боль у него перешла в боль душевную.
Он дрожал. Она накинула ему на плечи свой плащ. Его собственный был искромсан ножом. Она заодно сорвала и нашивку.
Наконец появился цирюльник. Он посмотрел на трех негодяев, распростертых на булыжной мостовой, потом на раненого, сидящего на земле. И с особым вниманием изучил жгут.
– Это вы наложили? – с восхищением обратился он к Жанне. – Хорошо! Очень хорошо! Теперь нужно унести беднягу отсюда. Главное, не вытягивать ногу. Деньги у него есть? Лучше всего было бы доставить его на носилках в больницу Отель-Дьё. Или же домой.
– В Отель-Дьё? – вскрикнула она.
Жанна содрогнулась: это был кошмарный вонючий барак, преддверие мертвецкой. Людей там клали вчетвером на одну кровать, обычно на одного живого приходились два покойника и один умирающий.
– Вы знаете этого человека? – спросил он. Она покачала головой.
