— Молчи, — приказал он.
Обнаженный Жозеф стоял по щиколотку в воде. Жоашен наблюдал за ним с берега.
Рой форм кружился вокруг Жозефа. Мальчик поднял голову. Потом развел руки в стороны.
Словно ожившие от этого движения, фигуры ярко вспыхнули и окружили его, почти прижавшись к нему. Можно было подумать, что они хотят проникнуть в его тело. Он конвульсивно дернулся, и они исчезли в нем. Он открыл рот, и они появились вновь. Он воздел руки, и они заплясали вокруг него в бешеном танце, но теперь уже не сближаясь с ним — вздымаясь вверх, разлетаясь в разные стороны и порой касаясь поверхности воды. Крупинки света рассеялись по глади озера.
Жанна повернулась к Францу Эккарту. Тот задыхался. Она была ошеломлена. Хотела заговорить с ним. Он удержал ее, приложив палец к губам.
Безмолвие.
Фигуры двигались в их сторону. Одна из них скользнула к охваченной ужасом Жанне. И она узнала это любимое, о, сколь любимое лицо!
— Жак! — вскрикнула она, невзирая на запрет.
Она протянула руку. Фигура замерла на месте, чуть заметно подрагивая, излучая тепло, несмотря на окружающий холод. Потом к ней присоединилась вторая, которая словно бы льнула к Францу Эккарту.
Из глаз Жанны брызнули слезы.
У фигуры было лицо Об.
Жозеф увидел их. Он двинулся к ним по воде. Тело его светилось перламутровым блеском. Он вытянул руку. Жак и Об развернулись и порхнули к нему.
Жанна рухнула на колени, закрыв ладонями лицо. Она вновь встретилась с Жаком. Сердце ее готово было разорваться.
И увидела Об.
Франц Эккарт поднял ее и повлек за собой. Ему пришлось поддерживать ее. Да, ей не следовало поддаваться любопытству. Франц Эккарт крепко обнял ее.
— Пойдем, — сказал он.
Она в последний раз посмотрела на обнаженного Жозефа в середине пруда. Невыносимое видение. А на берегу стоял Жоашен — словно жрец неведомой религии.
Жанна не смогла сама сесть в седло, и Франц Эккарт подсадил ее.
Небо бледнело, когда они вернулись в Ла-Дульсад. На далекой колокольне пробило четыре часа.
Жанна поднялась в спальню и легла. Уснула она так, словно лишилась чувств.
И проснулась только в полдень.
Франц Эккарт, уже одетый, сидел возле постели и смотрел на Жанну. Когда она открыла глаза, он улыбнулся ей.
Словно потерянная, она взглянула на любимое лицо, занавеси, стены, потолок и вздохнула. Тяжело поднялась с постели и пошла в уборную. Когда она вернулась, Франца Эккарта не было. Через несколько секунд он вошел с кружкой горячего молока. Она взглянула на него вопросительно:
— Они дома?
Он кивнул.
— Как они?
— Как обычно, — с улыбкой ответил он. — Жозефу не терпится посмотреть, как будут давить гроздья.
Она покачала головой:
— Что это было? Что мы видели?
— Великое посвящение, — сказал он. — Я знаю, что время сбора винограда особо ему благоприятствует. Земля отдает свои плоды, и духи радуются этому. У них своя жатва. Мой отец решил посвятить Жозефа. Я догадывался, но не был уверен. Больше всего меня пугало, что потрясение окажется слишком сильным для него.
— Что такое великое посвящение?
— Вступление во всемирное сообщество духов. Если посвященного принимают, ибо он, может быть, и отвергнут, ему дается знание всех движений мира. Он огражден от обычных ошибок, ибо видит и слышит то, что другие не видят и не слышат. Он находится под защитой могучих сил. Жозеф отныне светоносное существо. Никакая болезнь не грозит ему.
Жанна задумчиво потягивала молоко, стараясь усвоить эти незнакомые слова и понятия. Она все еще не оправилась от волнения, вызванного появлением Жака и Об. Впрочем, ей совершенно не хотелось прогонять это видение. Она пережила самый напряженный миг своего существования.
— Вновь увидеть Жака… — прошептала она, — перед этим устоять невозможно. И Об… Что они там делали?
— Присутствие Об понятно, — ответил Франц Эккарт, не сознавая, как странно звучат его слова. — Ведь это ее сына принимали в великое сообщество. А вот Жака, должно быть, привлекла ты.
Последовало долгое молчание. Франц Эккарт говорил об этом так естественно, словно речь шла о вещах обычных — таких, как молоко и хлеб.
— Ты был посвящен? — спросила Жанна.
— Нет, я же вырос вдали от Жоашена. Посвящение происходит в подростковом возрасте, и почти всегда это делают отец или мать, сами прошедшие его. Потом слишком поздно, дух уже приобщен к материальному миру. Я знал это и пытался исправить учением.
— Но ведь ты обладаешь даром прозрения?
— То немногое, что у меня есть, дано мне от рождения. Однако сын, как правило, принимает посвящение от отца или матери. Жоашена посвятила моя бабушка Мара незадолго до смерти. Возможно, она предвидела свой ужасный конец и совершила обряд чуть раньше положенного.
Открытие этого таинственного мира повергло Жанну в изумление, порождавшее бесконечные вопросы. Почему она не видела своих родителей? А Дени? Был ли он там? Матье? Франсуа де Монкорбье? Бартелеми?
Недавнее открытие целого континента в сравнении с этим показалось ей смехотворным.
Она посмотрела в окно. Жоашен и Жозеф спокойно сидели на скамье, между ними лежала горстка абрикосов. Она долго вглядывалась в них, стараясь увидеть некий знак, свидетельствующий о пережитой метаморфозе. Но ничего такого не было. Жоашен надкусил абрикос. Жозеф встал, притянул к себе ветку цветущей липы и вдохнул ее запах.
Жена Итье вошла с обеспокоенным видом:
— Хозяйка, вам лучше?
— Все хорошо, Жерсанда, — ответила Жанна, улыбнувшись. — Немного устала от поездки… Я сейчас спущусь.
24
Пляска смерти и пляска жизни
Они пошли туда, где давят гроздья. Их сопровождал Итье. Это должно было происходить в новой большой постройке. Около сорока полных корзин стояли под навесом. Внутри находилась давильня — большой чан, уже заполненный виноградом. По ходу дела в него будут подсыпать новые ягоды. Рядом возвышался отчищенный до блеска бак на четырех подпорках. К нему была прислонена маленькая лестница.
Двое скрипачей и один барабанщик — некое подобие оркестра — сидели в винодельне, ели хлеб с сыром и потягивали вино. Фермерша выметала раскатившиеся по плиточному полу виноградины, Пуза оживленно беседовал с тремя мужчинами, у которых рукава были засучены до локтей.
Два молодых парня без башмаков, закатав штаны почти до бедер, тщательно мыли ноги в чане поменьше. Лодыжки у них славные, сказала себе Жанна. Вошла крестьянка и плеснула в воду уксуса.
Жанна склонилась над давильней, стоящей на земле, и спросила Итье:
