Выходит, свет может быть адом.
От его внимания не укрылось, что обе стороны приступили к подсчету убитых и пленных. Военные писцы записывали цифры на папирусах, которые затем аккуратно сворачивали и прятали в футляры. Чернила тщательно оберегали от высыхания. В схватке сошлись четыре тысячи двести воинов. На поле битвы осталось лежать шестьсот семнадцать трупов. Победителям не нужны были раненые техену, им достаточно было своих. Таким образом, три или четыре сотни солдат-техену обрели свободу ценой своей крови. Их участь никого не волновала. Увечных из рядов побежденных в расчет не принимали.
Был вырыт ров, в который, предварительно собрав все оружие, сбросили всех убитых, вне зависимости от того, на чьей стороне они сражались. Их тени с миром войдут в Поле Маат.
Обратный путь в лагерь армии Хора показался бесконечным. По прибытии Па-Рамессу последовал примеру Солнечного Диска: лег спать. Сон пришел моментально. Проснулся Па-Рамессу, когда кто-то тронул его за плечо. Ночь прошла. Пора было возвращаться в Уасет.
Младшие командиры готовили в путь пленников. Военную добычу погрузили на две повозки. Добро, найденное в крепости, — несколько сотен медных колец — весило совсем немного. Победители не обнаружили ни женщин, ни детей, которых можно было бы сделать рабами: все жители покинули цитадель, как только поняли, что перевес на стороне египтян, а у тех не было времени и сил, чтобы их преследовать. Египетские воины все как один досадовали на судьбу: что это за война без добычи? Самолюбие некоторых все же было удовлетворено с помощью золотых мушек: их получили офицеры, отличившиеся на поле боя, — «за то, что, как мухи, неотступно преследовали врага».
Па-Рамессу вступил в новый период жизни. Он прошел инициацию кровью.
Глава 11
«Бык восстал во всей мощи своей юности»
Представ перед фараоном, Пер-Ту рассыпался в похвалах наследнику престола. Да и разве могло быть по-другому? Па-Рамессу был слишком юн, чтобы быть закоренелым циником, однако даже он с явным презрением смотрел на командующего армии Хора. Расхваливая на все лады подвиги принца, Пер-Ту пекся прежде всего о своем благополучии. Па-Рамессу не видел в своих действиях ничего героического и не считал, что жизнь его подвергалась опасности, как утверждал этот бравый вояка. Он просто сделал то, что должен был сделать. Для того, чтобы в таком юном возрасте принять участие в настоящем бою, нужны немалая смелость и решительность, и Па-Рамессу принял этот вызов, однако теперь он чувствовал себя как выпивоха, который, выходя поутру из питейного заведения, злится на себя за то, что он — пьяница. Вид горы трупов и сотен раненых солдат значительно поумерил его аппетит к дешевой славе. Он не успел познать настоящей боли, чтобы понять, что это такое, но интуитивно понял, что лично ему хвалиться нечем. Да, он участвовал в яростной сече, но при этом ни на минуту не оставался без защиты и опеки. Пустым словам опьяненных желанием славы его не одурачить.
— …лицом к лицу с полчищем копейщиков, окруживших нашу колесницу, невзирая на нанесенные свирепыми техену раны, храбрый принц не дрогнул, исполняя приказ воплощенного божества, своего отца, Быка бога Птаха, — разглагольствовал Пер-Ту перед фараоном и присутствовавшими тут же военачальниками.
Взгляд Сети то и дело останавливался на повязках, украшавших предплечье и бедро сына, и вскоре это начало раздражать Па-Рамессу; отец, бесспорно, гордился сыном, но был далек от того, чтобы восхищаться его доблестью. Монарх был не настолько легковерным, чтобы не понимать очевидного: полученные в бою раны еще не свидетельствуют об отваге солдата, так как и самый отъявленный трус может похвастаться боевыми шрамами. Однако один важный вывод он для себя все же сделал: сын достойно выдержал первое серьезное испытание.
— Мне было семь, когда мой божественный отец в первый раз взял меня в военный поход против фенху, — сказал он наставительно.
По приказу царя Пер-Ту преподнес юному воину золотую мушку и украшенное эмалью золотое ожерелье — почетный дар тому, кто особенно отличился в сражении.
Па-Рамессу ответил благодарной и слегка смущенной улыбкой, как и полагается человеку скромному. Но в глубине души он был доволен.
— Мой отец мною гордится, — сказал он позднее своему наставнику Тиа. — Но помнит ли он, что я сам завоевал для себя то место, которое теперь занимаю? Если бы я не устранил со своего пути Птахмоса, сегодня не меня бы чествовали, а его!
Пораженный его словами Тиа не сразу нашелся, что на это ответить. Он осознал, что гордыня в его ученике говорит намного громче тщеславия. Па-Рамессу гордился тем, что создал себя сам.
Равнодушный к лести, Па-Рамессу терпеливо выслушал восхваления чиновников. Особенно старался визирь Юга Небамон. Именно его фараон определил в наставники сыну, дав задание ввести мальчика в курс государственных дел. Отныне каждое утро Небамон часами рассказывал Па-Рамессу о том, как пополняется государственная казна, какие отчисления поступают от номов, о системе учета доходов, которую используют писцы, щедро сдабривая факты своими комментариями. Иногда в монолог визиря вставлял свое слово его первый писец.
А какова же роль фараона во всей этой системе? Получив такой ответ на этот вопрос: «Фараон — это воплощенное божество, одно присутствие которого поддерживает у населения Двух Земель уважение к власти», — Па-Рамессу задумался. О своих сомнениях он поведал Тиа.
— Человек, который не боится божественного гнева, уподобляется паразиту, — пояснил наставник. — В отличие от животных, он убивает и грабит себе подобных. Если бы не было власти, не было бы и Страны Хора. Божественный царь — это воплощение и сущность своей страны.
* * *
Па-Рамессу стремительно входил во взрослую жизнь, и подтверждением тому стали следующие события.
Однажды утром хранитель вечерних тайн, повинуясь приказу фараона, пришел к принцу и объявил, что его величество решил «вознести своего сына к новым высотам мужественности». Что он хотел этим сказать? Любопытство Па-Рамессу усилилось, когда во время ужина он заметил, что мать и Тийи, посматривая друг на друга, лукаво улыбаются. Однако он уже догадался, в чем дело: Тиа задолго до этого рассказал ему, что с приходом двенадцатого дня рождения ему придется приступить к исполнению высочайших обязанностей продолжателя династии.
Вернувшись в спальню, Па-Рамессу обнаружил в комнате двух очаровательных дев, отобранных лично Туи из обитательниц Дворца Женщин. Их тела были обнажены и умащены ароматными маслами. Вернее сказать, почти обнажены: обе были в париках и сандалиях. Одну звали Нернефер, «Прекрасное лицо», вторую — Иманесер, «Ласковое пламя». Были ли это их настоящие имена? Какая разница? Он знал одно: сценарий вечера был разработан заранее. На вид им было лет по шестнадцать-восемнадцать. Одному Амону известно, кто давал им уроки любовного мастерства. Первая деликатно сняла с Па-Рамессу парик и развязала набедренную повязку, вторая, не забывая поглаживать ему ноги, стянула сандалии и предложила лечь в постель. В следующее мгновение он, обнаженный, оказался меж этих двух девиц. Ситуация показалась Па-Рамессу слегка комичной. Они ласкали его, каждая со своей стороны, следя за тем, чтобы их руки не соприкасались. Если одна, к примеру, гладила плечи, то другая — бедра, и обе всячески поощряли принца ласкать себя, что было излишне: их маленькие круглые груди и похожие на половинки дыни крепкие ягодицы влекли к себе руки, а гладкие животы и тщательно выщипанный лобок притягивали взгляд. Очень скоро он понял, что, настойчиво массируя ему член, девицы стремятся не столько доставить ему удовольствие, сколько добиться конкретного результата — эрекции. Эту проверку своей мужской состоятельности Па-Рамессу счел унизительной. Даже мысль о том, что он может оказаться недееспособным, была оскорбительна. Ни роль желторотого новичка, ни роль добычи его не устраивала. Он раздраженно оттолкнул их руки, вскочил с кровати и крикнул:
