Тайны природы не следует разглашать, ибо, став достоянием низких умов, они послужили бы низменным целям».
Во время одного исключительного собрания, состоявшегося при закрытых дверях в библиотеке дворца на Херренгассе, Себастьян ее огласил. Пятнадцать членов — пятнадцатым был он сам — поклялись вести себя сообразно с этими восемью положениями, а если не смогут собраться, оповещать друг друга, когда кто-то из них столкнется с проблемой, противоречащей новой философии Общества друзей.
Себастьян рассказал об этом Банати.
— Выходит, вы основали ложу, — заметил сардинец.
— Но у нас нет ритуалов посвящения, как у масонов.
— Тем лучше, это привлекло бы внимание двора.
Как-то вечером за ужином Себастьян сообщил об этом Александру.
— Вы скроили себе королевство по собственному подобию, — сказал молодой человек, сопровождая свои слова лукавой улыбкой.
— Что вы под этим разумеете?
— Вы просто купаетесь в тайне. От вашего рождения до вашего богатства — все тайна. Даже я окружен ее ореолом. Ведь в Вене только вы да я знаем о нашем родстве.
Юноша поднял глаза к портрету маслом, который Себастьян написал с него и велел повесить на стену библиотеки. В полутени нарисованные глаза и голубой жилет казались еще ярче, чем на свету, так что даже становилось не по себе. Этот эффект производила иоахимштальская земля, которую Себастьян подмешивал в краски.
[42]
— Даже от того, кто изображен на этом полотне, веет тайной, — сказал Александр с иронией. — Эта веточка остролиста…
Настал черед Себастьяна улыбнуться. Веточка этого растения стояла в горшке на полке библиотеки; он изобразил ее позади Александра, потому что Плиний Старший уверял, будто это панацея от всех болезней. Но разве сам Александр не был его лекарством?
— Даже ваши чувства окутаны этой тайной, — продолжил Александр. — Я почти уверен, что являюсь единственным в мире существом, к которому вы привязаны.
— Возможно, за исключением Соломона Бриджмена.
— Судя по тому, как вы говорите о нем, у меня впечатление, что вы относитесь к нему как к отцу.
Себастьян бросил на своего сына долгий восхищенный взгляд: тонкая интуиция юноши не переставала удивлять его. Он сожалел, что не мог рассказать ему о своей жизни. Но что сказал бы этот сын об отце, который бежал из дворца вице-короля Мексики, переодевшись в женское платье? О насилии, которое толкнуло его на преступление? Что подумал бы он об отце, убившем трактирщицу в Майами, чтобы избежать виселицы? Помимо того, что подобные откровения были бы в его собственных глазах подозрительным призывом к сочувствию, что добавили бы они к их обоюдной привязанности?
— Это правда, — сказал он. — Когда я был в вашем возрасте, Соломон опекал меня как отец.
— Значит, вы нуждались в отце.
— В самом деле.
— Ваш настоящий отец умер?
— Да, — ответил Себастьян, проглотив комок в горле и стараясь подавить волнение, неизбежно охватывавшее его при мысли об отце, погибшем на костре.
Александр докончил свой десерт, не говоря ни слова. Потом посмотрел на Себастьяна, подошел к нему и, опустившись перед ним на колено, взял за руку.
— Отец, не упрекайте меня, но я догадываюсь, что вы скрываете какие-то мучительные, быть может, даже ужасные воспоминания. За это я вас люблю еще больше.
Себастьян был смущен. Подобную доброту он знавал только у Соломона.
И не признавал ее даже в себе самом.
Когда Александр удалился в свои покои, Себастьян написал об этом Соломону.
30. ВЕЛИКАЯ ШАХМАТНАЯ ДОСКА
Неужели Бель-Иль грезил? Или же король Людовик XV передумал? Не похоже, что он по-прежнему рассматривает Австрию как естественную союзницу Франции. Через три месяца после мартовского ужина в Вену пришло известие, что французские войска выступили против австрийцев, правда, на сей раз в Италии. В июне они сражались под Пьяченцей против австрийско-сардинских войск, объединившись с испанцами под командованием генерала де Майбуа и наследника трона Испании.
Себастьян отправился к Банати, чтобы поделиться своим недоумением.
— Не удивляйтесь, — ответил тот. — Если бы императрица не вбила себе в голову компенсировать потерю Силезии куском Северной Италии, включающим Лигурию, французы сейчас уже вернулись бы домой. Но поскольку и они, и испанцы заключили тайный союз с Генуэзской республикой и Неаполитанским королевством, то вынуждены были поспешить на подмогу генуэзцам.
— Неужели императрицу не известили об этом союзе?
Банати снисходительно улыбнулся.
— Я не знаю, догадался ли об этом ее союзник, король моей страны, Сардинии. Не знаю даже, были ли достаточно проворны его шпионы, чтобы обнаружить этот союз.
— Но сами-то вы тем не менее знали о нем? — удивился Себастьян.
— Слава богу, наши покровители предоставляют мне достаточно средств, чтобы мы были сносно осведомлены о том, что творится в министерских канцеляриях. Дворецким, мажордомам и прислуживающим за столом лакеям порой платят гораздо лучше, чем об этом думают, — ответил сардинец с многозначительным видом.
Себастьян вспомнил, что Банати посоветовал ему расстаться с Альбрехтом из опасения, что тот может проболтаться. Выходит, судьбы великих держав зависят от слуг!
— Вы даже не представляете себе количество срочных донесений, которые могли бы изменить лицо мира, если бы дошли по назначению! — заявил Банати, пожимая плечами.
— В том числе и мои, предполагаю? — обронил Себастьян, усмехнувшись.
— Нет, успокойтесь, и я сам, и Засыпкин очень заботимся о том, чтобы не пренебречь ни крупицей информации. Короче, была осведомлена императрица или нет, это в любом случае мало что меняет, — продолжил Банати. — Она обитает в высших сферах власти, а с такой высоты пропорции мира выглядят иначе. Генуэзская республика и Неаполитанское королевство для нее мелочи, не имеющие подлинного значения. Это алчная женщина. Она думает, что проглотит Лигурию, как надеялась проглотить Баварию.
Себастьян пытался переварить услышанное. Выходит, Мария-Терезия поддалась чувству досады и, едва подписав мирный договор с Пруссией, решила возместить свой убыток в другом месте. Неужели у нее нет советников? Лобковиц, Хоэнберг? Неужели никто не дал ей понять, что Австрии нечего делать в Италии? Он и сам уступил своего рода досаде. От Общества друзей никакого проку. О сложившейся ситуации не упоминалось ни на одном собрании. А к чему привели его собственные усилия?
