— Поскольку моя миссия была выполнена, я не видел причины задерживаться дольше в Индии. Последнее послание из Вены утвердило меня в этом решении, и я вернулся в Европу.
— Позвольте сказать вам, — заявил русский, — что канцлер очень высоко оценил ваши наблюдения. Они весьма способствовали его решению не вмешиваться в индийские дела.
Себастьян кивнул.
— Рад, что был полезен.
— Вы по-прежнему полезны, граф. Благоволите не омневаться в нашей признательности. Но скажите, ак я могу доказать ее вам?
Это уже ничуть не походило на того властного Засыпкина, с которым он познакомился в Вене; Себастьян поздравил себя с этим. Это означало, что его репутация в России изрядно укрепилась.
Он сообщил Засыпкину свой новый адрес и оставил троих русских заканчивать ужин без него. Потом вернулся пешком в дом за церковью Святой Урсулы.
Когда они с Джулио подошли к воротам и слуга достал из кармана ключ, за углом соседнего дома шевельнулась какая-то тень. Себастьян взялся за рукоять шпаги, но внезапно заметил, что под широкой накидкой с капюшоном, двигавшейся к нему почти сливаясь с се: рой стеной, семенят маленькие ножки. Дамские ножки. По-прежнему держась начеку, Себастьян уставился на незнакомку. Капюшон приоткрылся, и голосок, не менее женский, чем ножки, капризно произнес:
— Наконец-то! Я уже коченеть начала!
Ошарашенный Себастьян узнал Зиглинду. Спрашивать, что она тут делает, было совершенно незачем, поэтому он удовлетворился тем, что просто смотрел на нее. По-видимому, ей опять было холодно. Джулио, наверняка решивший, что у хозяина назначено свидание, повернул наконец ключ в двери.
— Как вы меня нашли? — спросил Себастьян, пока слуга отцеплял тусклый фонарь, чтобы осветить лестницу.
— Расскажу, когда будем в тепле, — ответила Зиглинда. — Надеюсь, наверху есть чем согреться.
Похоже, она считала приглашение уже полученным, и Себастьян не осмелился ее разочаровать. Войдя в комнату, девушка тут же устроилась в кресле перед камином, куда Джулио поспешил подбросить два полена.
— Ах, — сказала она. — Этот октябрь еще холоднее, чем другие.
Себастьян еле удержался от смеха, подумав, что для такой девушки весь год должен казаться холодным. Когда Джулио ушел, Зиглинда заявила:
— Я скучала в замке, как в могиле. Дядя Карл решил поехать в Аахен и согласился взять меня с собой. Как только мы сюда добрались, его отговорили ехать дальше, и он присоединился к дяде Вильгельму в доме у епископа. Не хватало мне спать с монашками! Дядя Карл спросил про вас у Вильгельма, и тот дал ему ваш адрес. Вот и все.
— А если бы я оказался не один? — предположил Себастьян лукаво.
— О, я думаю, вы бы не поколебались в выборе между мной и какой-нибудь уличной девкой!
— Вы довольно самонадеянны.
— Себастьян, вы меня избавляете от скуки и, как мне кажется, вкладываете в это талант, — сказала Зиглинда с многозначительной улыбкой.
Они отправились в постель, и, к своему удивлению, он обнаружил, что Зиглинда не только не забыла уроков, данных им в прошлый раз, но даже применила полученные знания на практике.
Себастьян с беспокойством заметил, что ему это понравилось. Куда же влекла его мадемуазель Зиглинда? Ведь влюбленная барышня всегда куда-нибудь влечет, чаще всего к алтарю.
Однако на это он пойти не мог, как уже объяснял когда-то Соломону.
Хотя малышка-то об этом не знала. Честно говоря, ей это пошло только на пользу. Прокувыркалась большую часть ночи. Уснула в октябре, а проснулась в июне…
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ЛЕВ И ДЕВА (1748–1760)
41. ЗА НАС ВСЕГДА ВЫБИРАЕТ СЛУЧАЙ
Словно души нимф, застигнутые врасплох нескромным взглядом, туман над Майном рассеялся на утреннем солнце. Из окна своего кабинета Себастьян видел, как от берега отчалили две лодки и заскользили к городу Хёхсту.
Он открыл ящик комода, чтобы достать оттуда бумагу. Его взгляд упал на лежавший там медальон, и он сделался задумчив. Миниатюра в золотом ободке на цепочке — прелестное личико, которому к тому же польстил художник.
Он положил себе на ладонь последний дар Зиглин-ды фон Вутенау и вгляделся в него. И опять его сердце сжалось — Себастьян сам не понимал почему, поскольку не был в нее влюблен. Девушка умерла от чахотки через тринадцать месяцев после их встречи. Перед смертью попросила своего дядюшку Вильгельма передать эту вещицу в собственные руки графа де Сен-Жермена. И опять Себастьян спросил себя: могли бы спасти ее припарки из иоахимштальской земли? Но он в то время был в Лондоне, срочно вызванный туда Александром: Соломон Бриджмен доживал свои последние дни и хотел видеть Себастьяна.
Он вздохнул.
Это было на следующий год после подписания договора в Экс-ла-Шапеле. Уже восемь лет назад!
Соломон Бриджмен сидел перед огнем, когда Себастьян вошел в библиотеку. Даже не обернулся. Сказал только:
— Себастьян, я знаю, что это вы. Мой друг Ньютон был решительно прав. Закон притяжения — самый сильный. Я еще несколько минут назад почувствовал, что вы приехали. Мое сердце опять вздрогнуло.
Себастьян наклонился, чтобы поцеловать его в лоб, и, сев рядом, взял за руку.
— Спасибо, что приехали, — прошептал Бриджмен. — Еще одна большая радость из тех, что вы мне подарили. Увы, быть может, последняя.
Александру едва удавалось сохранять спокойствие на лице. Старый доктор Джеремайя Хатчинс, сам не более свежий, откланялся, обменявшись с Себастьяном долгим взглядом.
Словно удерживая свою душу только для того, чтобы в последний раз увидеть былого Джона Таллиса, который стал для него сыном, старик умер на следующий же день. Себастьян еще спал, когда Бенедикт, старый слуга Бриджмена, постучал к нему, чтобы объявить сквозь слезы:
— Мистер Соломон не проснулся сегодня утром.
Стоявший за ним другой слуга, Уильям, не смог сдержать рыданий.
Похороны были строгие — черные одежды и белые стены церкви. Себастьян с Александром проводили своего друга до самого края могилы. Шел мелкий дождь. Он смыл их слезы.
Следующие три месяца прошли между нотариусами и адвокатами. Хоть и получив причитающуюся им долю наследства без малейшего препятствия, родственники Бриджмена, его племянники и внучатые племянники, едва знавшие старика и совершенно им пренебрегавшие, удивились, что тот завещал Блю-Хедж-Холл какому-то чужестранцу, и без того весьма состоятельному. Но узнав сверх того, что ему же теперь принадлежит целиком банк Бриджмена и Хендрикса, они возмутились и воззвали к правосудию, потом написали министру финансов и в казначейство, жалуясь на незаконное присвоение наследства. Министром был тот самый Уильям Стенхоуп, лорд Харрингтон, который оказал столь хороший прием Себастьяну после его освобождения из Тауэра. Его отношение к Себастьяну не изменилось.
