После этого заявления за столом повисла напряженная тишина. Из окна было видно, как маленькие красноватые облачка едва касались колоколен Архангельской и Благовещенской церквей.
— Кого здесь можно назвать его союзниками? — поинтересовался Себастьян.
— Петр назначил кучу бездарных советников, весьма довольных, что могут сделать карьеру, выражая свою преданность пруссакам, — с усмешкой ответил Барятинский. — Но хуже всех его канцлер Михаил Воронцов.
— Воронцов? Но разве не он был канцлером при императрице Елизавете?
— Вот именно, и не кто иной, как он, ведет сейчас политику, диаметрально противоположную той, которой придерживался многие годы. Никто не знает, что и думать. Этот скандал лишь усилил враждебность дворянства и администрации к режиму. Что же касается армии, Григорий рассказал вам о ее реакции на происходящую сейчас «пруссификацию». Армия не желает, чтобы прусский король занял в русской истории место Петра Великого.
Себастьян задумался над услышанным. Александр, так же как и Барбере, не говорил по-русски; Сен-Жермен перевел сыну то, что было только что сказано.
— Нам известна позиция Франции и Австрии, — заметил Себастьян. — А что можно сказать про англичан?
— Они в замешательстве, — ответил Барятинский. — Поначалу они радовались разрушению альянса
[13]
и рассчитывали привлечь нового царя на свою сторону. Они намеревались предложить ему субсидии, как прежде…
— Субсидии?
— Ни для кого не секрет, что императорская казна пуста, — мрачно заметил Григорий. — Великий князь и его супруга тратили так, будто никакого завтра не будет. Она сама брала деньги у англичан.
[14]
Это называлось займами.
Это сообщение обрушилось на Себастьяна, как ушат холодной воды. Выходит, англичане просто-напросто купили чету великих князей? Это наводило на размышления. Скорее всего, дворец Орловых был выстроен на деньги, выплаченные англичанами Екатерине и которые она затем передавала своему любовнику. Царь и царица вели себя как последние щеголи и вертопрахи.
В данный момент моральные рассуждения были весьма неуместны, хотя именно сейчас нравственность, как никогда, мешалась с политикой.
— Стало быть, императорская гвардия вскоре в полном составе окажется в Санкт-Петербурге?
— Да.
— На каком расстоянии казармы находятся от Зимнего дворца?
— Не так далеко.
— Все полки преданы императрице?
Григорий Орлов не мог скрыть замешательства, он помедлил с ответом.
— Они преданы России, которую представляет императрица…
— Но не самой императрице?
— Никто в гвардии… То есть почти никто не верит, что придется вмешаться, чтобы защитить лично императрицу…
Встревоженный Себастьян попытался представить себе контрзаговор, о котором знал бы лишь ограниченный круг людей.
— Но сколько человек были бы готовы немедленно выступить, причем на ее стороне?
Трое русских обменялись взглядами.
— Человек сорок, — произнес наконец Барятинский.
— Всего лишь четыре десятка людей, готовых действовать?
Русские покачали головами.
— Сорок против всей машины царской власти, вместе с канцлером и генералами? — настаивал Себастьян, все еще не веря.
— Такова реальность, граф. Было бы слишком неблагоразумно лгать вам.
Все были подавлены. После молчания, еще более длительного, чем прежде, Себастьян заявил:
— Все в руках императрицы.
— Что вы хотите этим сказать?
— Ей придется предстать перед всей гвардией и объявить себя спасительницей, защищающей Россию от иноземца. Как это сделала когда-то императрица Елизавета.
Это заявление повергло всех в шок.
— Что вы задумали? — спросил Григорий Орлов.
— Захват власти императрицей. Он должен произойти самое большее за несколько часов.
— Но кто ей все это объяснит? — недоумевал Григорий. — Никто из нас к ней не допущен, кроме графа Панина. Дорога в Петергоф, где она в данный момент проживает, охраняется преданными немцу людьми.
— А где сам царь?
— Если он находится не в Санкт-Петербурге, чтобы принять посла или что-то в этом роде, то пребывает в Ораниенбауме, это на Финском заливе, прямо напротив Кронштадта, в замке, который охраняет голштинский полк.
— Если я вас правильно понял, — подвел итог Себастьян, — при дворе зреет заговор против царя и канцлера Воронцова, но с вашей стороны никакой организации не существует. Вы практически ничего и никого не представляете. Я могу только повторить: одна лишь императрица может действовать законно.
Барятинский и Григорий растерянно посмотрели на него.
Они походили на мышей, которых смертельно пугает и в то же время завораживает огромный кот. И оказались настолько парализованы этим страхом, что, похоже, потеряли всякую способность действовать.
— Так не может более продолжаться, — властно произнес Себастьян. — Нам нужно добиться через Панина доступа к императрице.
— Но Панин тоже в Петергофе, — заметил Алексей.
— Может быть, к нему можно добраться через Разумовского? — предположил Барятинский.
— Кто это?
— Президент Академии наук.
— Тогда сделайте это, прошу вас, причем прямо завтра, — заявил Себастьян. — Я хотел бы получить от него рекомендательное письмо к Панину до моего отъезда в Санкт-Петербург. Мы все должны собраться там как можно раньше. Я буду у графа Ротари, в его особняке в Графском переулке, это возле Невского проспекта.
Распростившись с гостями, Сен-Жермен в сопровождении Александра и шевалье де Барбере вышел из дворца.
Садясь в карету, Себастьян еще думал о том, что английская корона поддерживала безумства будущей императорской четы России. Он поведал об этом Александру и шевалье де Барбере.
Положение было чрезвычайно рискованным. Во всяком случае, для него.
12. УРОК ГЕРОИЗМА В КРУГЛОЙ БЕСЕДКЕ
Гвардейцы бросили внимательный взгляд внутрь великолепной кареты. Они увидели там элегантную даму в дорогих украшениях, которая обмахивалась веером, спасаясь от жары, уже довольно чувствительной даже в такое раннее утро. Роскошное ожерелье с бриллиантами и рубинами переливалось на белой припудренной шее. Из-под серой, расшитой бисером тафты юбки виднелась крошечная ножка в сатиновой туфельке цвета слоновой кости.
