Когда вальс закончился, курфюрст первым начал бурно аплодировать и кричать «браво!». Воодушевленные оркестранты тут же принялись играть второй танец. Прочие пары попытались подражать искусным танцорам. Уже на третьем вальсе сияющая, но изрядно запыхавшаяся герцогиня запросила пощады.
Со всех сторон сыпались комплименты. На площадке топтались пары, которые еще не овладели искусством нового танца. Мужчины громко смеялись, а женщины, то и дело теряющие равновесие и громко визжащие, теперь, как никогда, своими манерами походили на крестьянок. Какая-то пара, раскрутившись, упала, женщина стала барахтаться и брыкаться, в то время как мужчина, еще не протрезвев, бормотал нечто невразумительное. Карлик Момильон один, без партнерши, скакал и прыгал на площадке, беспорядочно молотя в воздухе руками, и кричал:
— Вальцер! Вальцер!
Даже медведь, на которого, видимо, подействовал танцевальный ритм и зрелище вращающихся людей, тоже пустился вальсировать на своем помосте, неуклюже размахивая лапами.
— Я же вам говорил, — вскричал герцог, — граф де Сен-Жермен все знает и все умеет, даже танцевать вальс! Дорогой друг, вам нужно будет дать мне уроки!
— Какой пьянящий танец, — сказала герцогиня. — Я хочу пить!
На этот раз августейший трактирщик принес им два бокала вина. Себастьян едва омочил губы. Гости толпились вокруг Сен-Жермена, бесцеремонно разглядывая его бриллианты и усыпанные драгоценными камнями часы, которые граф носил в жилетном кармане на золотой цепочке. Ах, именно так они оденутся на следующий праздник, а если не хватит денег на бриллианты, ну что ж — они, как все, заменят их рейнскими камнями.
Себастьян, несомненно, был звездой праздника. Однако он старался не терять из виду Момильона. С особым вниманием Сен-Жермен стал следить за карликом, когда тот, о чем-то коротко переговорив с пастором, наполнил два стакана вином, отнес их в беседку, произвел там некие манипуляции, которые Себастьяну разглядеть не удалось, затем направился прямо к графу, неся стаканы в вытянутых руках.
— Ваше здоровье, прекрасный танцовщик! — воскликнул он, протягивая Сен-Жермену один из стаканов.
— Ваше здоровье, храбрый вальсор, — не остался в долгу Себастьян и принял стакан из рук карлика.
— Так выпьем же! — предложил Момильон, опустошая свой стакан одним глотком.
— Благодарю вас, я уже достаточно выпил.
— Как, вы отказываетесь выпить за мое здоровье?
Карлик побагровел от гнева.
— Я уступаю свой стакан вам, — ответил Себастьян с самой любезной из своих улыбок, но в голосе его слышался вызов.
Момильон смотрел на графа не отрываясь, и взгляд его полыхал ненавистью.
— А я вам сказал: пейте! — настаивал Момильон.
— Да выпейте же сами из стакана, который вы подали графу, — предложила герцогиня.
— Он отказался выпить за мое здоровье! Он меня оскорбил! — вскричал карлик.
— Вовсе нет, — счел необходимым вмешаться герцог. — Граф поднял свой стакан и предложил его вам.
— Так выпейте же его, Адальбертус Момильон, ведь он не отравлен, — предложил Себастьян.
— С какой стати ему быть отравленным? — нахмурился герцог.
— Судя по реакции герцога Момильона, можно подумать, что дело обстоит именно так, — ответил Себастьян шутливым тоном.
Эта сцена не осталась незамеченной присутствующими, и, несмотря на довольно громкую музыку, многие повернули головы в их сторону.
— Пейте, теперь я вам приказываю, — велел карлику герцог, которого, казалось, одолели сомнения.
После весьма длительного колебания Момильон все-таки поднес стакан к губам и внимательно посмотрел сначала на герцога, затем на Себастьяна. Его лицо, и без того напоминающее безобразную маску, скривилось. Под гневным взглядом хозяина карлик медленно отпил вино, наполнив им рот, явно стараясь не глотать. Но горло сжалось судорогой, уродец подавился и вынужден был проглотить содержимое. Подбежал пастор.
Стакан так и не был выпит до конца. Мгновение спустя карлик злобно плюнул в сторону Себастьяна, ноги его подкосились, и он рухнул навзничь. Он задыхался. Герцогиня пронзительно завизжала. Музыканты перестали играть.
Себастьян склонился над своим врагом. По синюшному оттенку губ он предположил, что в вине была сильная доза сока белладонны. А ведь Момильон выпил только один глоток, а не целый стакан.
— Немедленно унесите! — закричал герцог сбежавшимся слугам, указывая на карлика, хрипевшего возле его ног.
Похоже, смерть своего шута он счел обычной семейной неприятностью, чем-то вроде сломанного стула.
— Этот негодяй становился уже невыносимым, — пробормотал курфюрст. — Ничего, карликов найти нетрудно, достаточно лишь назначить цену. Как вы догадались о его намерениях? — спросил он у Себастьяна.
— Просто интуиция, монсеньор, цвет вина в его стакане был не таким, как в моем.
Продолжая стонать и обмахиваться веером, герцогиня вдыхала нюхательную соль, которую ей поднесла придворная дама.
— Друг мой, друг мой! — не мог прийти в себя курфюрст. — Поверьте, я так огорчен… Мое гостеприимство… Как заслужить прощение…
— Ваше высочество, подобные инциденты случаются при всех королевских дворах.
— Но отчего он вас так ненавидел?
Среди присутствующих, теперь почти протрезвевших, пронесся встревоженный шепоток.
— Я не знаю. Думаю, что это просто недоразумение.
— Отныне и навсегда, граф, вы можете рассчитывать на мою защиту и покровительство! — заявил курфюрст, охваченный воодушевлением и явно находясь под алкогольными парами.
— Покорно благодарю вас, ваше высочество.
Сославшись на то, что происшествие его весьма огорчило, Себастьян откланялся и оставил гостей праздника переводить дух.
Орден тамплиеров «Строгого устава» был спасен. А медведь все танцевал…
27. УВЕРЕННОСТЬ ИСМАЭЛЯ МЕЙАНОТТЕ
Протрезвевшие тамплиеры сохраняли, однако, нездоровую бледность — следы недавнего кутежа. Два дня и две ночи непрерывной попойки и разврата, своего рода изгнание демона унылой повседневности. Ибо герцогство Баденское — по крайней мере, это касалось народа, в том числе преподавателей и студентов университета, — жило размеренно и скромно, как и прочие германские земли. Никакой охоты, никаких увеселений и празднеств, все ложились с курами и вставали с петухами. Развлечения дозволялись лишь три раза в году: на День святого Иоанна, на именины курфюрста и на Рождество.
Сам Себастьян оказался не без греха. Тем памятным трагическим вечером, когда он в сопровождении Франца возвращался в университет, его остановила какая-то девица с нетвердой походкой. Лет шестнадцати-семнадцати, довольно миловидна, взгляд игривый и любопытный. Она была совсем не похожа на обычную бродяжку; конечно, не принцесса, но, по крайней мере, дочка торговца, в которую этим праздничным вечером, похоже, вселился бес. Обратилась девица к нему, конечно же, не по-французски:
