Олав и Богуслав допытывались у Ярослава, что тот собирается делать с пленными ханами и за что он будет их судить – ведь они как будто не тронули ни одного человека и старых грехов за ними не водится. На это Ярослав ответил, что судить половцев можно уже только за то, что они половцы; а как поступить с пленными ханами, он еще не решил. Тиун сказал:
– Веселья хочу. А застолье мне – не веселье.
Здесь он предложил Бересту и Эйрику сходить с ним и посмотреть на его суд. Но они отказались, подумали, что будет тиун с тех половцев с живых сдирать кожу, да будет кузнечными клещами тянуть их за языки или заламывать па руках пальцы…
А Олав сказал:
– Сходите!
И они пошли.
В темных сенях Ярослав отворил обитую железом дверь. И когда Эйрик и Берест вошли за ним, тиун заперся изнутри на засов. А там была еще одна дверь – деревянная. За нею полная темнота. Туда и пошел Ярослав, зажегши единственную свечу.
Они медленно спускались по земляной лестнице с высокими ступенями. Ход был непрямой, поэтому часто оступались или цеплялись плечами за выступы. Придерживались руками за стены. А стены здесь были из плотного лёсса, кое-где укрепленные балками, известью с цемянкой и камнями серого песчаника. Прежде чем шагнуть, тщательно ощупывали ногой нижнюю ступень. Местами пригибались, чтобы не удариться головой о низкую притолоку. Но особенно тесно на этой потайной лестнице было большому Ярославу. Кое-где ему даже приходилось протискиваться боком. Он почти все время загораживал своим телом свет, а когда нагибался, то огонек свечи от его дыхания трепетал и едва не гас.
Наконец игрец услышал впереди себя скрип еще одной дверцы. И вошел вслед за Ярославом в небольшую, обшитую грубым горбылем клеть. Здесь было жарко и душно. И вполовину укоротился огонек свечи – ему тоже не хватало воздуха. Поэтому Ярослав не стал затворять за собой дверь.
Игрец не увидел здесь ни железных сундуков, о которых рассказывал Олав, ни дыбы для пыток, какую боялся увидеть, ни множества измученных людей. Только двое: молодых половцев в рваных рубахах были прикованы цепями к единственному в клети кольцу. Берест рассмотрел это кольцо – толстое, литое из железа. А доски-горбыли вокруг кольца были источены почти насквозь – так их царапали ногтями и грызли многие пленники, мучимые здесь темнотой, духотой и страхом смерти.
Ханы-половцы сразу поднялись на ноги и повернулись лицами к вошедшим. Но даже неяркий свет от свечи ослепил их. И ханы зажмурились. Однако продолжали стоять. Они жадно вдыхали принесенный в клеть свежий воздух. Их лица были мокрыми от пота.
Ярослав сказал:
– Вот те, кто еще не содеял зла, но содеют. Все команы рождены для зла. Пока эти двое сидят в моей клети, в сердце их брата сидит заноза…
Здесь Ярослав подошел к ханам так близко, что они, ожидающие удара, в испуге отпрянули к стене. Зазвенели цепи. Половцы прижались к кольцу и злобно сверкнули белками глаз на тиуна. Но отвели глаза – боялись этого великана.
– Глядят-то как! – усмехнулся Ярослав и поднес свечу к самому лицу ближнего хана. – Не рычит, а так и съедает глазами. Дикий зверь! Нехристь!..
Тиун опалил половцу редкую всклокоченную бородку. Затрещали в огне волоски, запахло паленым. Хан дернулся. При этом из-под его рубахи выпала на земляной пол маленькая дудочка, вырезанная из стебля тростника. Такую дудочку торки, печенеги и половцы называют – курай.
Берест поднял дудочку и при свете свечи рассмотрел ее. Также Ярослав и Эйрик склонились к нему ближе – хотели посмотреть, что же там выронил хан.
– Вот славно! – сказал тиун. – Команы нам сыграют. Отдай им дудку.
Берест протянул курай половцу с опаленным подбородком, но тот даже не пошевелился.
– Играй! – придвинулся к хану Ярослав. Половец вздрогнул, зажмурил глаза, но играть не стал. Тогда сказал Берест:
– Я сыграю…
Он поднес дудочку к губам и четырежды подул в нее, каждый раз зажимая пальцами разные отверстия. Он пробовал не столько дудку, сколько пальцы. Но вот глаза игреца просияли – пальцы его работали хорошо. Ярослав Стражник, услышав медленные звуки курая, поставил свечу в подсвечник на стене, а сам сел в углу на скамейку.
Половцы были по-прежнему недвижны.
Тогда опустился Берест на земляной пол, локти свои упер в колени и заиграл. Начал тихо и с грустью, начал о себе. Но, видно, игра его была из сердца, потому что Эйрик понял, о чем думал игрец. И сказал вису:
О, листок!
Молчанием томимый,
Ты был слабее всех.
И все ветра,
Друг с другом споря,
Тебя носили…
Но голос вдруг обрел
И ветру воспротивился листок.
Половцы обратились в слух. Прижались к стенам, боялись прозвенеть цепью, не хотели мешать музыке. Может, не листками, а ветрами себя мыслили. И, заслушавшись родным кураем, дерзнули памятью вырваться в степь. Бесплотные, они унеслись к берегам Донца.
А искусник Берест заиграл оживленнее, с надеждой. Но рядом с надеждой, как часто бывает, зазвучала тревога. Эйрик сказал:
Твой голос – стебель тростника.
Среди таких же стеблей
Слаб, так мало может он.
А ветер точит горы
И гонит реки вспять.
Шумит и глушит тростниковый голос —
Он хочет оборвать
Еще один листок.
Потом заиграл Берест высоко и жалостно. Чудно заиграл! Снял игрец обручи-запястья, размял неокрепшие пальцы. Подобрал широкие рукава, откинул со лба волосы. И поднялся высоко в песне-жалобе, малиновую жалобу излил с небес. Прослезились половцы, спрятали лица. Эйрик сказал:
О, листок!
Крылом вороньим
Бьет ветер по твоим глазам —
Черный. Спутал железами
Руки, травы перепутал.
И девичьими слезами
След твой полил,
Брат мой. О, листок!..
Кончив играть, Берест вернул курай половцу. Хан принял дудочку с поклоном, спрятал ее под рубахой и покосился на тиуна.
– Вот и весь суд! – сказал Ярослав. – Твоя игра смутила меня, Петр. Ты дал мне веселья, ты коснулся души. Зла не осталось…
После этих слов тиун расковал пленников и подарил их игрецу:
– Поступай с ними, как знаешь: хочешь – отпусти, хочешь – продай турку или греку. Но не возись с ними долго, не то в благодарность, языческое племя, всадят тебе в спину нож.
Тут Ярослав Стражник вывел всех во двор, дал Бересту коня, дал половцам крепкого верблюда и дал для охраны двоих всадников. Эйрика же тиун оставил у себя и повел в гридницу продолжать пиршество – искать своей душе нового веселья.
Глава 6
Половцев отпустили в лесной глуши за Выдубичским монастырем, именуемым также Всеволожим. Игрец посоветовал им переждать где-нибудь до темноты и уходить ночами, а еще просил не забывать про маленький курай и про Ярославов добрый суд. Поклонились ему гордые ханы в ноги, руками коснулись земли. Один из них, по имени Атай, – тот, которому тиуи опалил подбородок, сказал:
