– Меч – не дубина! Бей, да с подрезом…
И тиун показал – как Кровь хлынула у половца ртом. Рассеченный до пояса, он даже не успел крикнуть, повалился на землю.
Берест тоже лежал на земле. Из-под коня не мог высвободить ногу. Берест уворачивался от мелькавших над ним в воздухе копыт и подсекал сухожилия половецким коням.
Земля быстро покрывалась трупами. Здесь и там лежали половцы, лежали русы. Но по-прежнему неутомимо, с неослабевающей силой разили один другого всадники. Клинок о клинок звенела над головами сталь, стучала в щиты и шлемы, высекала искры. Падали люди, падали кони.
– Эй, постерегите игреца!..
Эйрик пробился ближе к Бересту. Вертелся в седле, отгоняя наседающих команов. То вправо ударит, то слева ловко саблю отобьет, турьи рога изрубит на голове кочевника. Очень полагался Эйрик на свой щит – о него уж не одна сломилась половецкая сабля, и гудел он так, как будто трудились над ним сейчас в кузне, как будто не команы стучали клинками, а молотами били кузнецы. И все мало было Эйрику – он первый на половца бросал коня.
Хан Окот сторонился сабельного боя. Наверное, свой клинок не очень уважал и не доверял руке. А уважал свой разум. Окот-хан созвал лучших лучников с поля.
Он поставил их по обе стороны от себя и указал цель:
– Ярусаб! Собьете на землю Ярусаба – значит, собьете всю русскую дружину! Тогда богатый караван ваш!
И беспрерывно слали команы-лучники свои послушные стрелы. То с одной ханской руки, то с другой они летели стаями. И меткие, злые, били в Ярослава. Но не причиняли ему вреда. На ком-нибудь другом уже в пяти местах пробили бы кольчугу и щит раскроили бы лучники обилием вонзившихся стрел. АЯрослав и в этом был будто каменный. Стрелы с приглушенным звоном отскакивали от него и ломались надвое. Наконечники же от этих стрел уже нельзя было использовать во второй раз – так изломаны они были. Мрачнели неудачливые половецкие лучники, качали головами. В свое оправдание перед ханом произносили только одно: «Ярусаб!..» И разводили руками. Злился на них, кричал хан Окот, из красивого колчана выхватывал свой тугой лук и тщательно целился в Ярослава. А когда целился, Окот так сжимал зубы, что из-под его десен каплями проступала кровь, раздувшиеся же на щеках желваки делали его похожим на хомяка. Однако и ханская злая стрела отскочила от груди тиуна, но разломилась она на четыре части. Опять покачали головами лучники и сказали: «Ярусаб – заговоренный». А хана своего похвалили: только истинный воин сумеет так пустить стрелу, что она расколется на четыре части!
Скоро одолели Ярослав и Богуслав, поднажали чуть-чуть на стену команов, вознесли над их головами золоченую хоругвь, толкнули язычников и потеснили-погнали перед собой, всю битву разом сдвинули с места. Опрокинули Окот-орду, как чашу с орехами, и рассыпали по степи. По одному, догоняя, раскалывали. Хана Окота выискивали среди убегающих. Но не находили его – не было сейчас смеющихся среди половцев. И долго гнали побежденных от реки…
Лишь к концу дня увидели Окота. Но уже не стали его догонять, пожалели коней. Еще одной гонки не выдержали бы кони.
Окот-хан тоже остановил остатки своей конницы. Повернувшись к тиуну, он крикнул:
– Ярусаб! Ты хороший воин, давно знаю об этом. Слышишь? Ты молодой, и я молодой. У нас много времени. И широка степь – но нам в ней тесно! Знай, Ярусаб – я не умру, пока не убью тебя!..
И здесь хан Окот засмеялся. А тиун ему ничего не сказал, развернул коня и не спеша поехал к Днепру.
В спину Ярославу пламенел закат.
Глава 11
Пришли бродники из ближних поселений и помогли собрать мертвых. Больше восьмидесяти их было со стороны киевлян; а язычников-половцев не считали – они лежали целым полем.
Доспехи с убитых поснимали, пригодные отдали бродникам.
Побитых киевляне разложили в три рядка и насыпали над ними холм. Позвали еще купцов и бродников. Все они помогли носить землю. На вершине холма установили большой деревянный крест. А монахи-паломники и среди них отец Торольв из скейда Рагнара прочитали под крестом короткие молитвы на своих языках. Ведь под хоругвью Ярослава были люди с разных концов света, и многие из них остались лежать здесь. И теперь уже не хоругвь их объединяла, а курган.
Трупы половецкие приволокли со всей степи и скинули в волчью балку. Привалили их вырубленным кустарником, наскоро засыпали песком и землей, забросали камнями. Сверху не оставили ни холма, ни столба. А место сразу забыли…
Работу закончили под утро.
И здесь приехал лях Богуслав. Все увидели его и удивились, только теперь вспомнили, что не было ляха всю ночь. До сих пор блуждал Богуслав где-то по степи. Вернулся же не один. Сам ехал на коне, а за собой тащил пленника на половецком аркане. Руки у пленника были крепко скручены у запястий, ноги босы, сбиты в кровь. А лицо трудно было разглядеть издали – чем-то закрыл его лях.
– Окота поймал! – обрадовались купцы.
Но обрадовались раньше времени. Ошиблись купцы, потому что до сего времени никто из них ни разу не видел Окота. Хотели только, чтобы это был он, хотели, чтобы ханская голова слетела с плеч и скатилась в волчью балку. Быстрые на суд, уже решали купцы, что им делать с ханским телом. И решили посадить его на кол и выставить в степи для устрашения новых команских орд.
Хоть голова пленника и его плечи были покрыты чепраком, но сразу увидели люди из дружины, а также тиун Ярослав, что этот человек и мельче, и тоньше хана Окота. И еще подметили, что не стонал бы так жалобно команский хан – зубы сжал бы, зубы свои раскрошил бы, но не стонал. А вернее всего, смеялся бы над ляхом Окот. Игрец же подумал, что видит перед собой Атая, несчастливого хана, и пожалел его опять – на этот раз не отпустит тиун пленника и не про курай будет спрашивать, а про зазубрины на его сабле, про количество стрел в колчане.
Довольный, спрыгнул Богуслав с коня. Размотал аркан, освободил руки пленника, сбросил с его головы старый потертый чепрак. И все увидели побитое лицо берендея-шорника.
Богуслав сказал:
– Хотел скрыться. Петлял, как лис…
– Хитрый лис, – согласился Ярослав. – Но и на самого хитрого лиса находится охотник.
Здесь шорник тихо опустился перед Ярославом на колени, потом грудью лег на землю, а лицом, разбитым и заплывшим, прижался к пыльному сапогу тиуна.
Богуслав пнул берендея в бок:
– Я не для того ловил тебя, лисица, в степи, чтобы ты здесь терся о ноги Ярослава. И не для милости волок тебя сюда, а для того, чтобы содрать здесь твою шкуру.
И Богуслав взялся за меч.
– Отпусти ты его, – попросили купцы. – Не губи еще одну душу.
Лях сказал:
– Он не тревожился о ваших душах.
Воеводы подтвердили:
– Этот шорник – враг. Он искал нам большой беды.
