Платов отмахнулся.
Уйдя за Днепр, искали командующие позицию под Дорогобужем. Толь нашел одну, но она Багратиону не понравилась и тот обозвал Толя мальчишкой и грозил в рядовые разжаловать. Барклай перемолчал и велел отступать дальше.
Ломанулись французы всей силой по большой дороге на Москву. Против Платова вместо битого Жерома двинули другого короля — Мюрата
[133]
. Патлы до плеч, одет черт-те по-каковски
[134]
, но парень лихой — «попер чертом», передыху не давал. Раньше, в Литве, при отступлении выжигали все окрестности, теперь едва успевали вдоль дороги почтовые станции пожечь. По пыли, по жаре несколько раз рубить кидались. Потери сотнями стали исчислять. Меж казаков ропот пошел.
— Не берегут нас. Так и Платов откажется, воюйте себе сами, как хотите, — пугали они русских.
Русские, наоборот, Платову выговаривали: «У тебя егеря были. Чего ж ты их в тыл услал, на переправе французов не удерживал? За день, между прочим, три речки прошли. Так ты его прямо на лагерь выведешь. Из-за тебя дневку отменили, близко врага подпускаешь. Еое и Крейца подставил. „Держитесь, держитесь! Сейчас в дротики ударим“. А где те дротики? Бежишь без оглядки…»
Платов со зла назвал их «шакалами» и обиделся до смерти.
— Шакалы и есть, — поддакивали в походной канцелярии. — Точного приказа от них не дождешься. Боятся… Платовым командовать. Платов, он ить не смолчит, если приказ глупый. А теперь рассуждают…
Багратион себе бесновался:
— Ретирады наши никуда не годятся. Не ведаю никак, кто тому причиною. Я, хотя и старее его, но государю неугодно, чтобы один командовал… Я кричу — вперед, а он — назад…
В разгар арьергардных боев пришло Платову от Барклай извещение, что вызывает царь его, Платова, в Петербург. В самых лестных выражениях уговаривал Барклай Платова ехать и графским титулом манил: «…Смело предваряю Ваше Высокопревосходительство, что прибытие Ваше в столицу встречено будет дарованием Вам того титула, коим отличаются заслуги и достоинства, подобные Вашим».
При всей своей проницательности понял Платов: смеются. Барклай — это тебе не Багратион. Багратион свою власть не давал почувствовать. Сердечен, и люди его любят. Повиноваться ему не обидно. Барклай же вежлив, письма ласковые пишет, но в сердце его чувствовал Платов отдаление. И добрый он вроде, и внимательный, но с подчиненными осторожен, свободного обращения не терпит. За душой ни гроша, кроме чести нет ничего, а потому следит, достаточно ли ты к нему уважителен, чуть что ляпнешь, а он и припомнит когда-нибудь. А Платов про Барклая и про немцев столько наговорил…
Не оставляя арьергарда, стал Платов осторожно узнавать через Ермолова и других из «русской партии», что за фантазия. Да, было письмо Барклаю от царя, видели краем глаза: «Что касается генерала Платова, то, исполняя Ваше желание, я отзываю его для свидания со мной в Москву под предлогом, что мне необходимо лично переговорить с ним относительно сформирования новых казачьих полков на Дону». Вот она какая, царская ласковость!
Начни думать, и ясно становится, что за Барклая царь, раз по Барклаевой прихоти самого Платова из армии убирает. А еще подумать? Стал бы Барклай французов на Москву выводить по своей воле? Всех царь перехитрил. План — царский, а доставалось Барклаю. Теперь, когда Барклай всем стал ненавистен, сменит его царь. А кого поставит? Ясно, что не Багратиона. Что он там про план отступления писал? «…Хто сие выдумал мала повесить…» А выдумал-то…
Царь, конечно же, назначил Кутузова. Он недавно мир с турками добыл. Ничего, правда, не приобрели. О границе по Дунаю турки и слышать не хотели. За что, спрашивается, дрались, столько народу положили?
Да, тончайший человек Михайло Илларионович. При всех царях в почете. Аустерлиц на себя взял, не смел молодому царю перечить. Особенно запомнился Платову рассказ одноногого Валериана Зубова, как Кутузов брату его, Платону Зубову, мальчишке, царицыному полюбовнику, кофе особым способом варил. Против царя он и слова не скажет, при всех хвастливых речах делать будет то же, что и Барклай. Да и что еще делать? Французов до черта, арьергард каждый день со всех сторон обходит. Генералы их «сыгрались», бьют расчетливо, напирают — успевай уворачиваться.
Дождался Платов Кутузова, уверился в своих предположениях. Ладно, поехали. Но не в Петербург, а в Москву, показать Барклаю, что все мы знаем, и куда нас царь зовет и почему зовет.
Выехал Платов в коляске с большой свитой. Хоть и за Барклая царь, а может, откупится, даст титул…
В Москве царя не оказалось, о формировании полков говорить не с кем, разве что с Ростопчиным. Что ж, оно и лучше.
С Дону Денисов писал, что купцы дали на формирование 100 тысяч рублей, а дворяне — полторы тысячи лошадей, собирает он 26 полков при 6 орудиях и собирается с этими полками сам явиться к армии.
— Так. Денисову отпиши, чтоб сидел на Дону. Иначе придется Войсковую Канцелярию запереть и оставить без присутствия. Что еще?
— От супруги вашей…
Писала жена, что расхворалась окончательно, просила за детьми приглядывать… Он и так приглядывал, с собой при Атаманском полку держал. Ох, грехи наши…
Выслав на Дон нарочного, чтоб через 24 часа поднятые по сполоху казаки выступали и шли к Москве по 60 верст в сутки, Платов вернулся к армии.
Всю обратную дорогу донимали его мрачные мысли. «Впал в сокрушение» атаман. А может быть, на погоду голова болела. Жара сменилась дождем и ветром, разом похолодало. Пятьдесят девять лет человеку, пора за погодой следить…
Всю жизнь служил, а вот они, французы, под Москвой. И неизвестно еще, устоит ли Россия. А то разделят, как всю Европу разделили, на графства какие-нибудь, черт тогда казаков в узде удержит, и ему, Платову, припомнят верную службу…
Кутузов… Сказал о нем Багратион в прошлом году: «Его Высокопревосходительство имеет особенный талант драться неудачно». Однако ж побил турок. Умудряется как-то… Да уж, не любит Кутузов Платова взаимной нелюбовью. Да и кто его, несчастного атамана, любит? Ермолов, и тот недавно окрысился: «Вы почитаете себя лишь союзниками русского государя, но никак не подданными его». И это за всю верную службу!
Одна Марфа
[135]
его бескорыстно любила…
25-го вечером прибыл Платов в главную квартиру. Обрюзгший Кутузов встретил его ласково:
— Голубчик мой, Матвей Иванович! Особым счастьем почту служить Государю Императору совместно с Вашим Высокопревосходительством. Очень об вас думал все сие время… Впрочем, думаю, что до легких войск наших дело не дойдет; имеете стоять в резерве за 1-ю армиею.
