Почему Витгенштейн Платова не послушал? Целый отряд Сеславина ушел от Платова к Витгенштейну и был послан последним открывать сообщение с Чичаговым (потом они еще конфликтовали с Платовым, кто первым Борисов занял). Не послушал Витгенштейн Платова, наоборот, рассердился. Фыркнул:
— Что он себе позволяет!.. В конце-то концов…
Диктовал Витгенштейну письмо «низовец»
[153]
Платов, а кто-то из «низовцев» писал под диктовку и, как многие «на низу», вместо «хв» говорил «ф». Не «хватит», а «фатит», не «хватай его», а «фатай». Ну и вместо «достохвально» написали «достофально», написали нечетко. Граф Витгенштейн в южно-русских диалектах не разбирался, нечетко прописанную букву «ф» принял за «ср». Никак понять не мог, но как ни крути письмо, а выходило, что лавры он стяжал «достоср… но».
Упустив Бонапарта, погнались за ним дальше. Чичагов и Милорадович по следам, Витгенштейн — справа от дороги на Вильно, Платов — слева. Но Чичагов, Витгенштейн и Милорадович мешкали на переправе, и пошел пока один Платов.
Французская армия после Березины очень сократилась. Шла тремя эшелонами, каждому из которых обмороженные остряки-французы дали наименование «армия». Первым шел Мюрат, его эшелон называли «разбитой армией», за ним Наполеон с «Императорской армией», последними Даву, Ней, Богарне и все остальные вели «армию, которую бьют».
22 ноября Наполеон бежал из Молодечно в Париж, ускакал, бросив остатки армии.
А Платов преследовал французов, брал Сморгонь, Вильно, Ковно… Трофеи были настолько огромны, что он давно им счет потерял. Позади командование делило награды. «Фельдмаршал покоился на пожатых лаврах, готовый продолжать бездействие, — писал острый на язык Ермолов. — Князь Кутузов наслаждался полным покоем. Ничто до слуха его допускаемо не было, кроме рабственных похвал льстецов, непременных спутников могущества!»
11 декабря прибыл в Вильну сам Александр I. Стали раздавать награды за все прошлые сражения, начиная с Бородина. Вот где страсти разгорелись!
Еще раньше, читая кутузовские представления, Император удивился, почему его любимец Уваров за Бородино к награде не представлен. В чем дело? Пошел к Кутузову запрос.
Уваров кавалерийским корпусом командовал, вместе с Платовым левый фланг французов должен был обойти. Но действовал вяло, наткнулся на пехотное каре и остановился. Когда он из «рейда» вернулся, Кутузов ему сказал: «Я все знаю, голубчик. Богтебе простит…» Но Уваров — царский любимец. И написал Кутузов царю, через два дня после того как Платова с графским титулом поздравил: «Говоря о первом кавалерийском корпусе я имею долг присовокупить, что генерал-лейтенант Уваров по усердию своему к службе Вашего Величества сколько ни желал в сражении 26-го августа при Бородине что-либо важное предпринять с порученным ему корпусом, но не мог совершить того, как бы ему желалось, потому что казаки, кои вместе с кавалерийским корпусом должны были действовать и без коих не можно ему было приступить к делу, в сей день, так сказать, не действовали».
Ох, сколько обиженных было!
«Кутузов, князь Смоленский, грубо солгал о наших последних делах. Он приписал их себе и получил Георгиевскую ленту, Тормасов — Св. Андрея, Милорадович — Св. Георгия 2-й степени и высшую степень Владимира, а я, который больше всех, чтобы не сказать один, трудился, должен дожидаться хоть какой-нибудь награды!» — писал Раевский жене.
И только Михайло Илларионович успокоился. «Я первый раз постлал постель и стану раздеваться», — написал он жене из Вильны 13 декабря.
Царь велел перейти границу. Войска двинулись в Европу. «Оказывая высокое уважение фельдмаршалу, из совещаний с ним он заметил, что лета его, тяжелые чрезвычайно раны, труды и заботы последней кампании ослабили в нем способности. Государь, желая продолжить его успокоение, оставил при нем громкое наименование главнокомандующего и наружный блеск некоторой власти. В распоряжение армиями входил сам…»
Начальником штаба был поставлен преданный царю Волконский, а советовался царь с Беннигсеном, нелюбимым Кутузовым и другими из «русской партии».
Отечественная война закончилась, о том объявил манифест от 25 декабря. Взяли донцы в этой войне 500 орудий, пленных тысяч пятьдесят, а может, и сто, а что взяли казаки, бывшие в командах армейских начальников
[154]
, то оные начальники на себя записали.
Вымотались донцы за полуторамесячный поход. От Тарутино до Молодечно, пока Бонапарт из России не бежал, шли они, можно сказать, на подножном корме. В полках по полтораста сабель осталось.
Думали русские 1 января 1813 года тремя колоннами пересечь границу, но пошли только 7-го. Начальник авангарда генерал Милорадович увлекся в очередной раз. Прислала ему графиня Орлова-Чесменская драгоценную саблю и трогательное письмо. Из письма сего узрел он надежду на руку этой богатейшей женщины России и, как пишет Денис Давыдов, «запылал восторгом необоримой страсти». Сидел три дня и сочинял ответные письма. Три человека имели право входить к герою: его адъютант Киселев, человек умный и светский, поэт Денис Давыдов и пленный доктор Бертелеми, поскольку письмо писалось по-французски и Милорадович боялся наделать ошибок.
Платову Милорадович нравился: веселый, легкий человек, ничего не боится и ничем не стесняется. Расточителен, влюбчив, танцор, болтун. Служить под его началом одно удовольствие. Никаких нравоучений, никаких распоряжений. Найдут его адъютанты: «Что прикажете?» — «Ну, что я скажу вашим начальникам? Они лучше меня знают, что им следует делать». И за что его только Суворов любил!..
Пока русские войска собирались, ожидая знаменательных чисел, Платов с казаками давно уже был на той стороне и, свернув на север, к морю, 3 января обложил город Данциг.
Глава 23
КАК ОНИ ОСВОБОДИЛИ ЕВРОПУ
Сопротивления не было. Если оно и случалось, то отпор встречали лишь передовые русские войска. Два потока русских войск хлынули от Немана до Эльбы. Один — через Пруссию на Берлин, другой — через герцогство Варшавское на Дрезден.
«Эта эпоха… — вспоминал Денис Давыдов, — … была краткою эпохою какого-то мишурного блеска оружия…» Пруссаки переходили на нашу сторону, австрийцы колебались. «Все в союзных армиях начало мечтать о столицах, торжественных въездах в столицы, повержении ключей столиц к стопам Императора. Начиная с Блюхера… всякий начальник отдельного многочисленного корпуса требовал столиц на пропитание честолюбию своему, потому что для огромных сил столицы доступны были не менее городков, предоставленных на поживу честолюбиям нашей братии — голодной сволочи дробных (мелких) героев». Отметим, кстати, что слово «сволочь» имело тогда несколько иное значение, чем сейчас
[155]
. «К этому надо прибавить, что после разгрома несметных Наполеоновых полчищ в России никто уже не ожидал войны, по крайней мере, такой, какой она вновь явилась».
