И пробуждением от чудесного сна были атаки и резня жестокая, когда не щадят ни стариков седых, ни детишек малых. Одни сутки решили все дело.
Пригнали казаки на Дон тридцать тысяч коней, сорок тысяч голов скота, овец без счета. Четыре тысячи ногайцев привели и разобрали в работники, в рабство. Давно такой добычи не было! Закубанские черкесы ногайцев добили. Забирали их тысячами, двух ногайцев на одну лошадь меняли. Исчезла орда, как слизнуло ее.
Перестал Дон быть пограничной чертой. И впрямь стал он «тихим» и «задремал, как старец, утомленный многолетними боевыми трудами». Жизнь пошла иная, и времена наступили новые. Но это еще не известно, что лучше.
В 1784 году Матвей Платов вернулся с полком с Кавказской линии в новый мир и в новом качестве, молодым вдовцом. И всем это бросилось в глаза. Жизнь свою и чувства он от людей не скрывал, и все видели, когда он был пламенно влюблен, или только что счастливо женился, или собирается, или, потеряв супругу, горем убит.
Но безвременную потерю Матвей перенес мужественно. Как там У Льва Толстого? «Нет, жизнь не кончена в тридцать один год, — вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей…»
И Платов в том же году женился на Марфе Дмитриевне Кирсановой, вдове полковника Павла Кирсанова, дочери известного всем и каждому на Дону Дмитрия Мартынова, взял ее с двумя детьми. Был «ефремовский зять», стал «мартыновский».
Ефремовы и вся их родня надулись. Родной брат Павла Кирсанова, Сидорка, собственно, Ефремова и «посадил», доносов на него настряпал. Выходит, что переходил Матвей Платов из лагеря в лагерь.
Власти мартыновской предела не было, богатству — исчисления. Тут лихому Платову и чины пошли. Из донских полковников пожаловали его в армейские майоры, а там и в подполковники. Но главное, сохранив ефремовское приданое, взял он за Марфой Дмитриевной немало и стал одним из богатейших на Дону людей.
Жена, Марфа Дмитриевна, была моложе его на семь лет. Платову она, видимо, нравилась, и он желал соответствовать. Когда перешел он из церкви Петра и Павла в прихожане «аристократической» Воскресенской, то, записываясь в исповедальной книге, скостил себе четыре года. И она исправно рожала ему детей. Помимо двоих от первого мужа, еще шестерых Матвею Ивановичу родила.
Опираясь на обрывочные сведения, представим и даже домыслим, какой была Марфа Дмитриевна. При богатстве и связях отца и при собственных средствах она спокойно могла бы вывести в люди детей от первого брака, но, видимо, страдала, оставшись в одиночестве, без ощущения близости, без осязания тепла. Опять же — всего двадцать четыре года женщине. Потому и вышла за Платова, вдовца, с ребенком, семь лет разницы…
Внешне она представляется стройной, худощавой, с умными красивыми глазами, привлекательная, и в зеркало, наверное, частенько заглядывала. Тиха, бесшумна, спокойная, чистенькая, с прекрасными манерами. Морально чиста, правдива, но не наивна.
Мы знаем, что все огромное хозяйство она взяла на себя, и Платову ни о чем не надо было заботиться. У нее в руках, видно, был и семейный бюджет.
В наследство от отца получила она острый, язвительный ум, речи ее были с подтекстом, и выговаривать могла за какую-нибудь мелочь, становясь колкой, ехидной. И если уж упиралась, то ничего ей не докажешь.
Любила птичек и кошечек, а попрошаек, нищих и бездельников презирала.
Вечно болела (когда муж отсутствовал): желудок, голова, ноги, кашель нехороший…
Но при всем при этом была Марфа Дмитриевна спокойна и хладнокровна, не хныкала и помощи не просила, сама помогала. Представляется, что взаимоотношения ее с мужем более напоминали дружбу, чем любовь.
Он любил покрасоваться, а она любила им полюбоваться. Прекрасная пара!
После свадьбы тесть, Дмитрий Мартынович, отмеченный самим Потемкиным и поставленный по его указу непременным войсковым судьей, уехал на два года в Петербург с ходатайством Войска Донского об утверждении границ Земли Донских Казаков. Остался Матвей сам себе хозяин. Отлучался часто: то поголовный поход на волков, расплодившихся на войсковых угодьях, то всеобщий поход за Кубань на обнаглевших черкесов. Каждый год месяца на полтора собирали всех, кто дома на льготе сидел, шли, гоняли хищников, иной раз до снеговых гор доходили.
А когда, наскакавшись, являлся он домой, то встречал верность и преданность, готовность к любви, никаких сцен ревности и справное хозяйство.
Родилась дочь Марфуша…
Детей Матвей всегда любил и жалел. И пасынка Павла, и падчерицу Екатерину всегда наравне со своими отличал, одаривал.
В 1786 году половодье было невиданное. Помер как раз бригадир Краснощеков — Царствие ему Небесное! — так два месяца без погребения лежал, ни лоскутка земли в островном Черкасске для могилы найти не могли. Так и назвали тот разлив Краснощековской водой.
Матвей Платов в «Краснощековскую воду» хоть дома посидел, в семье, пока не уехал вновь и надолго. С Кубани, куда Матвей ушел с полком в очередной раз, его вытребовали в начале 1787 года.
В Войсковой Канцелярии было суетно. Все ждали возвращения Мартынова с утвержденной картой войсковых земель. И не только Мартынова. Все должностные лица во главе с атаманом Иловайским в то же время готовились куда-то ехать.
В Канцелярии Платов перехватил знакомого писаренка, Ваську Миллера:
— Что за беготня?
— Царицу встречать, царица едет…
— К нам, на Дон?
— Упаси, Боже!.. В Таврию…
— А-а…
Императрица Екатерина Великая еще в январе выехала из Петербурга в Киев, где ждал ее верный Потемкин, и там в окружении блестящей свиты, своей и потемкинской, проводила время на балах, ожидая, когда вскроется Днепр, чтобы продолжить путешествие на судах.
Весь юг империи, как наэлектризованный, ждал, когда же двинется в путь августейшая путешественница, готовился встречать, вожделел наград и трепетал перед возможными карами.
Атаман Алексей Иванович Иловайский с супругой и толпой родных и близких, Иван Каршин со степенными казаками и всеми войсковыми регалиями, несколько полков, спешно снятых с Линии, и войсковой есаул Иван Родионов с особой пятисотной командой лучших доброконных казаков двинулись, прихватив еще и калмыцкий отряд, в сторону Перекопа в самом конце месяца.
Степь у Черного моря уже расцвела. Неисчислимые стаи птиц кочевали на лиманах; взлетая, закрывали половину неба. Лебеди, утки, кулики. Дальше в степь появились стрепеты, жаворонки, шныряли бесстрашно лисы в поисках легкой добычи.
У Каменного Моста донцы стали табором. Всего собралось тысячи три с половиной. Раскидали дозоры, назначили дежурства. С изумлением оглядывались на невиданную по размаху работу, которая кипела в новоприобретенной
[63]
Тавриде.
Переселенцы, потемкинские рабы, собранные с украинских городов однодворцы поднимали и возделывали сроду непаханную землю, мостили дороги, прорежали леса, превращая в парки, возводили арки и целые дворцы. Солдаты из блестящих лагерей в форме нового покроя ежедневно упражнялись в маршах, стрельбе, сложном маневрировании; орали до хрипоты офицеры, но мордобоя особого не было заметно…
