Казаки, ждавшие смены и получившие приказ о переселении, заволновались. Отродясь такого не было. Заселяло Войско Донское разные линии и приобретенные земли, но — по жребию либо по доброй воле. Бывает, что тесно кому-то в родной станице станет, — езжай, отделяйся, селись, пострадай за общество. Но чтоб по приказу всем поголовно… Нет, такого не бывало.
Заявился командир Моздокского полка генерал Савельев в донские полки, велел рубить лес и строить дома, чтоб осенью родных в этих домах встречать. Казаки лес рубить не стали, собрались в круг:
— Ну, братцы, что делать будем?
Все три полка, Поздеева, Кошкина и Луковкина, порешили: это все не по обычаю, подчиняться не будем. Собрали от полка представителей, чтоб ехали в Черкасск и проведали: царский ли то указ, Иловайский ли воду мутит, перед царицей, по обыкновению, выслуживается. Или происки вражины Гудовича?
Больше склонялись к мысли, что это Иловайский — больше некому.
Три казака, не сказавшись по начальству, тайно ускакали на Дон. А остальные, не дожидаясь их возвращения, решили идти следом. Собралось ребят четыреста, по большей части с Переволоки — старой веры, упорные, развернули полковые знамена и бунчуки, выбрали предводителем Никиту Белогорохова, человека штрафованного, надежного, и сами пошли.
В Черкасске, отрезанном от всего мира разливом, благоденствовали. Грелось начальство на майском солнышке, как сытые коты. Хлоп — являются с той стороны Дона трое: Фока Сухорукое, Степан Моисеев и Данила Елисеев:
— Здорово живете
[78]
! Мы — с Кубанской линии. Приехали узнавать, что за указ такой — семьями на Кубань переселяться?
Начальство, проспавшее все на свете, только глазами хлопало, как сова одним местом. Но Иловайский, человек опытный, сразу нашелся:
— Ничего не знаю. Если правда, что вы говорите, сам срочно в Петербург выезжаю, буду царицу просить, чтоб отменила. А вы, ребята, давайте-ка по-хорошему назад, пока вас там не хватились. А то беды наживете.
Поздно! Через неделю пришли под Черкасск с Кубани взбунтовавшиеся казаки, стали, еле видные из-за разлива, на ногайской стороне, развернули знамена. Богу молились и клялись стать крепко и не выдавать. А ночью же вплавь пробрались в Черкасск, угнали нужное число лодок, а рано утром все на этих лодках переправились и торжественно в Черкасск вступили. Белогорохов впереди. Пришли к атаманскому дому:
— Эй, генерал-поручик Иловайский! Выходи, расскажи народу…
Иловайский, поколебавшись, вышел:
— Чего вы хотите?
— О-о! Это мы тебе враз докажем!.. — и стали перечислять ему вины, и его собственные и всех предков его, кто в какие времена при власти бывал.
— Всю жизнь ты, собака, нас не защищал, а погублял!
— Ты чего это удумал, а? Ты куда нас загнать хочешь? Сам переселяйся!
Иловайский, которому к тому времени уже переслали указ с одобрением мероприятий Гудовича, головой качал, руками разводил:
— А что я могу сделать? Есть такое повеление…
— Покажи его нам!
Иловайский жестом позвал Федора Мелентьева:
— Прочитай им.
Мелентьев с опаской спустился с крыльца атаманского дома к казакам, развернул грамоту. Белогорохов его остановил:
— Погоди, Федор Андреевич, — и обратился к своим: — Ну что, братцы, дело серьезное, а мы с утра ничего не ели. Надо б нам подкрепиться, а потом и грамоту послушаем.
— Верно.
Пошли от атаманского двора на базар, а войсковому дьяку, Ухмыляясь, сказали:
— Ты, Федор Андреевич, никуда не уходи, жди нас, мы скоро придем.
Белогорохов с другими ребятами совещался, а остальные пошли на базар, вели себя тихо, за все платили.
Городовые казаки на них смотрели искоса:
— Чего вы тут забыли? Возвращайтесь…
Одни горькие пьяницы штрафованные, которых Иловайский загнал камень на Войско ломать для строительных нужд, поддакивали старообрядцам, которых среди пришедших было большинство:
— Это все Иловайский. Продал он Тихий Дон, в карты проиграл.
Иловайский в это время крутился-вертелся у себя в правлении, как на сковороде. Мелентьев, Курнаков и другие дьяки его еще больше накручивали:
— Гудович заварил. А нам расхлебывать…
— Не по обычаю…
— Беги в Атаманский полк, нехай караул придет…
— Мартынов и Луковкин отсиживаются…
— Отсиживаются? Меня подсиживают! Знаю я их…
Наевшись-напившись, мятежные казаки опять стали подступать к атаманскому дому. Толпа любопытных сопровождала их, а у крыльца уже собрались казаки Атаманского полка, готовые защищать Иловайского.
— Читай, Мелентьев!..
Мелентьев, ежась и оглядываясь, вышел читать. Перекрестившись, начал. Его слушали в молчании, но только он закончил: «…На подлинном написано так: Екатерина», как толпа перед атаманским домом взорвалась:
— Вы нас обманываете!
— Отымай «дела»!
Мелентьеву звонко дали в ухо. Он кинулся убегать. За ним погнались, догнали и повалили.
Командир караула из атаманцев выхватил саблю и, теснясь спиной к воротам, орал:
— Уймитесь. Стрелять велю!
Атаманцы, отпрянув, вскинули ружья.
— Стой, стой! Не стреляй! — кричал им из дверей сам Иловайский.
— Стой, братцы! — крикнул Белогорохов и вверх руку с шапкой поднял.
— Тут правды не добиться. Идем к непременному войсковому судье.
Отправились в Войсковую Канцелярию к Луковкину и Мартынову:
— Что вы с нами делаете?..
Мартынов в ответ:
— Ничего, братцы, не знаю, сам удивляюсь.
Луковкин стал рассуждать. Его спросили:
— С твоего ведома тот указ?
— Нет, — отказался, — ничего не знаю…
— Ну, не знаешь, так сиди.
Вернулись к Иловайскому. Тот сам вышел, стал просить:
— Ребята, как бы хуже не было. Возвращайтесь в полки. А я сам поеду в Петербург к самой царице, буду просить, чтоб переселяли по обычаю, по жребию.
— Нечего туда-сюда мотаться, — отвечали ему. — Там все равно правды нет. Без резону не езди, и мы тебя не пустим. А назад на линию не поедем, хоть сейчас нас всех велите побить.
— Чего ж вы хотите?
— Дай нам «билеты», что мы отслужили и по домам отпущены.
— Согласен, — взмахнул рукой Иловайский.
— Ордера о том в станицы разошли, что мы не беглые, а со службы идем.
