Чугуевский полк, Конвойный, оставшийся после смерти Потемкина без шефа, и Малороссийский казачий свели в три полка и назвали 1-м, 2-м и 3-м Чугуевскими.
С юга вооружалась и стягивала силы Турция, с северо-запада, с польских и литовских земель, наносило пороховую гарь малой войны.
Все это время Платов командовал легкими казачьими войсками в новоприобретенной области, штаб-квартиру имел в Дубоссарах. В 1794 году обстановка вроде прояснилась: с турками война откладывалась. Зато все силы готовили для окончательного усмирения разделенной Польши.
Прославленные полководцы собирали лучшие войска, среди них — цвет казачества. Шли на заведомо победоносную войну с охотой, сами просились. Вот бы где Платову показать себя! Повел бы он все легкие казачьи войска, на Днестре расположенные, схлестнулись бы в вековечном споре с «народовой» кавалерией
[81]
— чей верх, казаков или шляхты? Но нет. Ушли без него донцы, любимцы Суворова, ибо цепь обстоятельств заставила его нести службу тяжелую и неблагодарную, вновь усмирять зашатавшееся Войско Донское.
После того как выпороли Белогорохова и Сухорукова и ноздри им выдрали, взялись вновь Гудович и Иловайский казаков с Дона на Кубань переселять. Выбрали было донские станицы по жребию, кому новые земли заселять, осваивать. Станицы о том и слышать не хотели: «Нам Тихий Дон Иваном Грозным пожалован. Здесь готовы служить до скончания веку. А на линию не пойдем». Особенно пять станиц упорствовали: Пятиизбянская, Верхне- и Нижне-Чирская, Кобылянская и Есауловская. Иловайский их упрекал, с Пугачевым и Разиным сравнивал, Фоку Сухорукова напоминал: вот, мол, чем кончиться может. Ответили ему казаки великим ехидством: раз такая там земля хорошая, то заселите там крестьян, которых вы, казачья старшина, на донскую землю сажаете и за собой записываете, мы тех крестьян в очередь полками охранять будем, чтоб — не дай Бог! — их черкесы не обидели.
Старшина шуток не прощает. По приказу Иловайского притормозили проходившие через Дон на Кавказ егерские батальоны. Князь Щербатов, обретавшийся в крепости Дмитрия Ростовского с гарнизоном, тоже над душой стоял, требовал решительных действий и своей волей к донским границам войска стягивал.
Повелел Иловайский второму после себя в Войске человеку, Дмитрию Мартынову, разобраться с мятежными станицами, сперва уговаривать, ссылаясь на царскую волю, а если не послушают — карать нещадно.
Пришел царский указ, в котором Екатерина надеялась, что достаточно будет мятежникам страх внушить. Вот и стали пугать друг друга. Одни — регулярными войсками, другие — что поднимут остальные станицы и на Черкасск пойдут.
Вот тогда Мартынов и вызвал зятя. По зову тестя, по царскому велению отправился Матвей Платов на Дон с Чугуевским полком, обещая «дать всему Войску великий страх». Обогнал свой полк, оставил его на Донце, а сам с тестем возглавил тысячную команду верных казаков и с Данилой Ефремовым, недавним родственником, со всей старшиной под главным командованием князя Щербатова, возглавившего подошедшие русские полки, отправился на усмирение. Сопротивления не было. Пали мятежники на колени и прощения просили. Тысячу семей выселили на Кубань. Данила Ефремов с полками их отправлял. Две тысячи казаков выпороли и сорок восемь ненадежных старшин.
Выезжал Матвей Платов перед покорными казаками и говорил:
— Слушайте сюда, что я вам скажу. Вы без начальства — стадо баранов. Сколько гавкали, а как до дела — перепились и разбежались. Глядите у меня, «детушки»! Кто царице отступник, таких я порол и пороть буду, не схоронитесь.
К весне 1794 года на Дону все успокоилось. В это время Матвей Иванович получил наконец чин генерал-майора.
Возвращаясь в Чугуевский полк, который стоял на Донце и ловил запоздало бегущих из Таврии на Дон казаков, Платов заехал в Черкасск.
Здесь на него некоторые поглядывали косо. В город ввели полк солдат, и многие были этим недовольны. Даже отец обиду высказал. Обиженный Матвей перемолчал. Если б счел обиду справедливой, может, и взорвался бы, но не счел, решил, что отец стар, немощен, сам обижен. Ну а куда от русских полков денешься, если свои такое вытворяют? Служба… «Свой — чужой», никакого значения эти слова для служивого человека не имеют. У него есть приказ начальства. Ордер. И Данила Ефремов, атаманский сын, усмирял, и Семен Курнаков, что из казачьих детей, усердно этим занимался: вся черкасня — Андрей Сулин, что поныне в тех станицах комиссаром, Василий Кумшацкий, Петро Семерников, Иван Кошкин… Да и время такое, все переселяются. Матушка-Императрица даже французов на реке Берде у Азовского моря хотела поселить, чтоб сделать из них два полка. Полторы тысячи дворян и четыре тысячи ремесленников, бежавших от Смуты на Рейн, собирались превратить в новое войско в южных пределах империи. А главное — хотелось сказать отцу: «Вот ты всю жизнь собирал, меня теперь этим попрекаешь. Много собрал? А мне за усмирение и за другие службы девять тысяч десятин одним ломтем нарезали. Есть такая речка — Куяльник…»
Ладно. Перемолчал Матвей. Уехал.
Потом, в годы правления «сумасшедшей памяти» Императора Павла Первого, Платов как-то заявил, что с 1794 года на Дону не бывал, уехал в Санкт-Петербург. До этого времени жена Марфа Дмитриевна успела родить ему еще двух сыновей, Александра и Матвея, а когда муж уезжал, она была беременна третьим, которого, родившегося в отсутствие отца, назвали Иваном. Так что у Матвея Ивановича было два сына Ивана от разных жен, которых, как принято было в русской армии, стали различать по номерам: Иван 1-й и Иван 2-й…
За усмирение можно получить чин, можно получить землю, но за подобные заслуги не награждают боевыми орденами (по крайней мере, тогда не награждали).
После Измаила Платов пропустил целые три кампании: Мачинскую (с турками) и две — в Польше. За Измаил вместе с Кутузовым награждали орденом Святого Георгия 3-й степени в один день, 25 марта. За Мачин Кутузов получил еще одного Георгия, ушел далеко вперед и блистал теперь на дипломатическом поприще. Воспитывал кадетов, командовал войсками в Финляндии и… обучал Валериана Зубова, брата фаворита, как особым способом варить кофий, — навык, приобретенный во время заключения мира с Портою. Далеко оторвался за это время Василий Орлов, прославился Иван Исаев. Раненный в грудь картечью — его сам Суворов отличал, — безмерно прославился Федор Петрович Денисов, победитель Костюшко
[82]
, один забиравший в плен целые корпуса. Отличился Адриан Денисов, за чьими деяниями Платов следил пристально и с непонятной настороженностью. Неясен был ему Адриан Денисов. Поведение такое, что иначе как «дурачком», парня не назовешь, а поляков бил лихо, смело, расчетливо. После кампании 92-го года, поиздержавшись, вздумал он умножить доходы карточной игрой (это в Варшаве-то): кончилось тем, что продал он лошадей, но нигде не замарал себя, был у графов Зубовых «в больших вечерних собраниях и с визитными почтениями». Начальству не молчал, и если дело боя касалось, «был на правду черт». Получив приказ с полутора сотнями казаков разбить бригаду поляков, ответил: «Я не Илья Муромец, да и он в нынешние времена не мог бы своих чудес выкинуть». В другой раз получил приказ языка взять, не выполнил, получил выговор, но ответил: «У меня нет поляков в команде, и я не могу их схватить, как и когда хочу, а только беру, когда могу». Однако ж брал… Зато бывали случаи, когда он на глазах всей армии дерзко бил и гнал многократно превосходящие силы противника, когда казаки через реки вплавь и без платья вражеские батареи атаковали и брали. В конце концов, он брал в плен Костюшко, но так и остался за этот подвиг без награды. Всегдашним спутником его были жалобы, что он отстал в чинах, истратился и хочет в отставку.
