Измаил… Перед штурмом день Богу молились, день спешно учились, ночью — полезли. Пику ему в схватке янычары саблями расщепили, и дрался заматеревший Кисляков с турками жердиной, обломком лестницы. И опять — три дня грабеж.
После войны отстоял Пантелей три года в Молдавии на польской границе и в новоприобретенной области на границе турецкой. Народ там вроде цыган, вина много. Тут поляк стал бунтовать. С любимым Суворовым пошел Пантелей на усмирение.
Летели как на крыльях. Суворов солдатам передыху не давал, торопился на поляков нежданно навалиться. Иван Исаев, командир авангарда, впереди с казаками, как гончак, по лесам и оврагам рыскал. В начале осени наткнулись на польские разъезды, взяли пленных. Порадовались, хотели передохнуть. Где там! Прискакал Суворов, поднял всех в полночь — вперед, в набег… Кобрин… Захватили огромный монастырь, охрану перекололи… Через два дня вышли к Крупчице. Поляки стояли крепко: за болотом, спиной к монастырю, по бокам — бугры, лесом прикрытые. Русские поперли в лоб через болото, конница и казаки стали обскакивать, пугать поляков с обоих флангов. Сбили, согнали в лес… Суворов уморился. Пока спал, над ним из отбитых знамен и штандартов шатер возвели.
Ночью, при луне, перешли под Брестом Буг, обошли поляков. Поляки, на треть разбавленные мужиками-косинерами
[103]
, стали уходить, прикрылись конницей. Сбили
[104]
казаки ту конницу, летали на польские батареи, всю артиллерию забрали, и корпус Сераковского рассеяли.
В Бресте стояли месяц, ждали, пока другие войска поляков в литовских болотах выловят. В октябре рванули на Варшаву.
Под Кобылкой Исаев с полуторатысячным отрядом налетел на пять тысяч поляков. Задрались, перемешались, отскочили, снова кинулись. Сам Суворов прискакал на поле боя и что есть мочи подгонял русскую регулярную кавалерию на помощь казакам. Сбили, окружили, рассеяли… Представил Исаев Суворову казаков, которые в конном строю на польские окопы ходили. Среди представленных — Пантелей Кисляков. За подвиг этот возвели Пантелея в хорунжие. С Суворовым не пропадешь!
Прагу штурмовали. Жестоко резались. Город развалили, а добычи никакой. Кони под поляками мореные, сбывали их жидам по два рубля за голову.
Из Польши через Малороссию шли с песнями. Хохлы, к полякам ненавистные, на донских казаков заглядывались, восхищались. Едет казак-казачок мимо лавки, нацепил на пику кусок мяса, на пику ж и жалуется: «Ишь ведь проклятая. Задевает…»
— О це козаки! Та и храбры ж! Та и крадучи ж!
Екатеринославцы, хлебнув казачьей жизни под донским правлением, запросились в «первобытное состояние». Войско расформировали.
К закату клонился преславный Екатерининский век…
Кисляков, с малолетства богомольный, сроду не воровал и не сквернословил (взятое в бою не в счет), чего он только не повидал, а безмятежное выражение на лице сохранил, улыбался мягко, грубость ненавидел.
Наконец, после шестилетней разлуки, весь седой, заявился Кисляков домой к жене Анне Фроловне, к дочке Катеньке, в честь Матушки Императрицы нареченной. Три годика только и пожили. Затрубили трубы в Российском государстве. Сделал Пантелей жене еще одного дитя и ушел с полком Грекова 7-го и еще 22 полками к Пинску, а оттуда, узнав, что ветреные безбожные французишки до смерти убили своего короля, с великим Суворовым — в Италию, француза замирять.
Италия. Сладкий игрушечный сон под бархатным небом. Бергамо. Весенний ливень. Лошади, увязшие в жирной мокрой глине. Ночная атака из последних сил. Конница на рысях влетает в крепость. Драка пиками на узких улочках. Негде развернуться. Лошади опрокидываются на мокрые светящиеся камни.
Ночной марш по монотонному понтонному мосту и первый бой в чистом поле. Триезе… Тортона…
Местечко Маренго и первый орден Святой Анны…
В грамоте на орден писал Император Павел Селиванычу: «…удостоверены Мы, впрочем, что Вы, получа сие со стороны Нашей ободрение, потщитеся продолжением службы Вашей вящще удостоиться монаршего Нашего благоволения». Ободренный Кисляков потщился.
Треббиа… Пять часов рысью. Жарища. Раскаленная каменная дорога — как сковородка. Одуряющий запах роз и цветущей кукурузы перебивает пыль. С марша — в бой. Республиканская французская армия идет, сметая союзных России австрийцев. Знамена. Рыдающий, как по покойному, вскрик песни — «…ана-ван… патги-и!!.». Офицеры-бестии, лавочники неудавшиеся, все в бантах и в перьях, грудь по-кочетиному. Босые оборванные мальчишки-солдаты, лезущие врукопашную, оскал отчаяния на черных от загара и грязи лицах. Вислоусые озверевшие поляки
[105]
… Сбили… Вперед!.. Речка Тидоне под копытами кипит и расплескивается, от воды взгляд не отвести. Ура! Ура! Вот он! Язвительный старичок в белой рубашке скачет перед полками…
Три дня — изо дня в день — бой. Горбоносые дончаки от усталости ложились под седлами, воротили морды от торб с овсом. Встряхивал Кисляков казаков:
— Ну!.. Через «не могу»…
Шатаясь, встали. Посадились на шатающихся коней. Трусцой пошли в атаку… Победа! Победа… Второй орден.
Отдыхали под городком Серовали. Городок у подошвы утеса, тихий, красивый.
Французы из города вылазку делали, весь отдых перебили. Загнали их обратно. Скакали под стенами, перестреливались. Подошел Багратион, ударил из пушек. Сдался город.
Два дня не прошло, на хребтах гор над равниной показались чужие войска, новая армия. Выехал Суворов:
— Юный Жубер пришел учиться. Дадим ему урок.
Весь день дрались, перемогая француза, а ночью налетели на деревню Пастурино, где оттесненный неприятель отдыхал, забрали всех генералов и 39 орудий. Победа!
Альпы… Ледяной кошмар перехода, когда грелись на ночевке конским дыханием. Песня потом была:
Тучи темны, тучи грозны.
По горам Альпам идут,
Да идут храбрые казаки,
Они же песню вот поют.
Да идут они тихим шагом,
Промеж собою речи говорят:
Да если б был с нами Суворов,
Нам бы смерть бы не страшна…
Двухдневный бой при Гларисе… Половину коней тогда за поход потеряли, еле к дому прибились.
Вернулся Пантелей Кисляков есаулом с двумя орденами. Хуторские на него раскрыв рот смотрели, домашние на Суворова, как на Бога, молились. Атаман Иловайский, Алексей Иванович, родню свою — зауряд-полковых есаулов Тимофея и Василия и казака Василия же Иловайских «за службу отцов их» в полковые есаулы производил, а простому казаку — попробуй, выйди… А Кисляков вышел.
