Еще один маршал задержался. Платов, наблюдая за Наполеоном, его имени не расслышал.
— Его сиятельство спрашивают, — переводил Левашов, — как вы, Матвей Иванович, оцениваете французскую кавалерию. Его сиятельство сам в ней службу начинал.
— А черт его знает. Скажи что-нибудь не обидное…
Маршал, заметив, что Платов все еще наблюдает за Бонапартом, спросил, как нравится атаману Император Наполеон.
— Лошадь под ним дюже добрая, — уклончиво ответил Платов и, чтоб отвязаться, добавил: — Скажи ему, что польская конница лучше ихней. Ну, адью, мусье!
Маршал, молодой, но лысый, улыбнулся, услышав знакомые слова, приветственно вскинул руку, показывая пустую ладонь.
— Прямо древние римляне, — усмехался потом Левашов, — приветствие римское, прически римские.
— А чего это Бонапарт напоследок сказал, когда уезжал?
— Сказал, что если б был у него полк донских казаков, то он прошел бы весь мир.
— Ишь, паскуда! Издевается! — вздохнул Платов.
— Почему? — опешил Левашов.
— Ему б один полк, он бы мир прошел! А у меня их до черта, полков этих, я мир пройти не могу… При таком, значит, богатстве… Нет, это и под Императора подкоп! Я Императору скажу!..
— Это намек, не горячись, Матвей Иванович, — сказал бывший рядом Павло Иловайский.
— Какой еще намек?
— Да, небось, хочет, как при покойном Павле Петровиче, нас на Индию погнать.
— Ну, это, брат…
— А что? Мир подпишем, союз заключим и по-о-едем мы в теплые края по оренбургскому морозцу…
В конце июня подписали с французами мир. Многие считали его постыдным. Одно хорошо, развязаны были теперь руки против Турции. Император Александр сказал по этому поводу Платову:
— Император Наполеон берется нас с турками помирить. Но надобно, чтобы турки сами мира запросили и желали его больше нашего. Отправляйтесь, любезный Матвей Иванович, с полками в Молдавию, помогите князю Прозоровскому.
Отсылал царь Платова подальше, и не мог теперь Матвей Иванович соблюдать интересы императрицы Марии Федоровны. Написал ей письмо:
«Всемилостивейшая Государыня!
Осмеливаюсь всеподданнейше поздравить Вашего Императорского Величества с окончанием французской войны, и миром, и приношу мою подданическуго благодарность за напоминовение Ваше обо мне, что я неоднократно от приезжавших имел щастье получать Ваше Всемилостивейшая Государыня! ко мне благоволение. Ея Императорскому Высочеству великой княжне Екатерине Павловне мое всенижайшее почтение, за столь великую милость, которую объявил мне Его Императорское Высочество цесаревич и Великий Князь Константин Павлович. Я теперь после войны с французами, последовал по Высочайшей воле с войском донским в Молдавскую армию против турок.
Всемилостивейшая Государыня,
Вашего Императорского Величества подданейший Матвей Платов.
Июля 6-го дня 1807 года сел. Лумпенен».
Однако прежде чем казакам в Молдавию уйти, возгорелось дело за награды. Выделили казакам 200 знаков отличия Военного ордена на все войско. Платов взвился. В гусарские полки по 50 знаков дали, а тут на все казачье войско, на 27 полков — 200. Меньше чем по 10 на полк, да в пехотные роты больше дали!
Сел Платов писать и Ливену и Беннигсену, чтоб дали еще 475 знаков: «А без того останутся они (казаки) в унынии и будут жаловаться на меня, что я не хотел обратить на подвиги их начальнического внимания». Поедут в Войско, ропот будет…
А для уходящих на Дон и в Молдавию полков издал Платов приказ, что война закончилась благополучно, царь-де приказал объявить донцам свою признательность и благодарность и грамоту особую пришлет, «уверяясь, впрочем, что и впредь…» и т. д.
В главной квартире спохватились: не было на такое высочайшего соизволения… Совсем обнаглел казак, за царя в приказе благодарности объявляет и грамоты какие-то сулит…
Впрочем, посреди всеобщих перемен, радостей и горестей на нарушения эти особого внимания не обратили. Лишь бы положенные 15 полков быстрее в Молдавию шли.
Засобирались казаки с войны на войну. Стал Платов с собой лучших отбирать. Вызвал Денисова, предложил ему на выбор: в Молдавию идти или на прусской границе оставаться.
Денисов — решительно:
— Конечно же, на прусской границе.
— Очень хорошо.
Вмиг эта весть весь лагерь облетела. Не успел Денисов от Платова выйти, прибежал генерал Иловайский, Николай Васильевич, с ним полковники, что в Молдавию уходили:
— Точно ли правда, дядя, что вы хотите остаться на границе?
— Точно, — ответил Денисов, удивленный, что его зовут «дядей». С Иловайским они в родстве не были.
— Сделай милость, дядя, уважь просьбу всех, кто в Молдавию идет. А я особенно прошу: не оставь нас и иди с нами. Мы все тебя любим и почитаем.
Платов подкручивал усы и в окно смотрел: «Опять навяжется на мою голову». За арьергардные бои представлял он Денисова к золотой сабле за храбрость, честно восхищался теми боями, но все же не любил; разные они были — старообрядец и «провинциал» Адриан Денисов и черкасец Матвей Платов.
Меж тем Денисов, польщенный казачьим уважением, стал просить с почтением:
— Буде можно, Матвей Иванович, отмени мое согласие и причисли меня к полкам, идущим в Молдавию.
— Как же вы так скоро переменяете ваши мысли?
— Так на твоих же глазах!..
— Хорошо, вы пойдете в Молдавию, — быстро сказал Платов. Иловайский стал обнимать Денисова и благодарить, полковники тоже. Пока шли в Молдавию, все о наградах переписывались. За минувшую войну наградили Платова Владимиром 2-й степени, «Александром Невским», прусскими орденами Красного орла и Черного орла. Послал он за ними в Санкт-Петербург есаула Шульгина и просил царя, чтоб прислал он Войску Донскому особую грамоту, которую Платов за него пообещал, как делали Петр Первый, Анна Иоанновна и Екатерина Великая, чтоб была она в нарочитом ковчеге и по праздникам церемониально вычитывал бы из нее старый дьяк: «Сие делается издревле для образования всему Войску».
Еще об одной награде думал Платов, но не писал о том царю.
Знали все ближние, что ждет Платов Георгия 2-й степени, но сомневались: даст ли царь?
— Даст, — уверенно говорил Платов. — Я ему намекнул.
— Как же, Матвей Иванович?
— Георгий Победоносец на каком коне ездит? Какой масти?
— Белой…
— Вот именно. И я царю через графа Ливена белую горскую лошадь послал. Лошадка добрячая, по лестнице подниматься и опускаться может. Правда, ей лет десять, но в горах они все долгожители — по их меркам, лошадка еще молодая. Царь лошадь принял, значит, намек понял.
