Записал потом Степан Кисляков себе в послужной список, что служил он с 1 января 1812 года во внутренней войсковой службе при устройстве города Новочеркасска четыре месяца. На самом деле — пять дней. На зиму рабочие полки по домам распускались, и собирали их на работу 15 апреля, после Егория Победоносца. А 1 мая уходил а с Дона в Гродно, к Платову, с войсковым старшиной Копылковым команда отпускников Атаманского полка, 6 урядников и 61 казак. С ней, написав прошение «о командировании его на походную службу», Степка и отправился.
Матвей Иванович Платов стоял сначала в Белостоке, потом в Гродно, прикрывал с 14 казачьими полками назначенные ему рубежи и через агентов вел разведку, что творится за границей, кропотливо сравнивая слухи, сплетни и показания очевидцев-евреев
[124]
.
Дела складывались невеселые: сил у неприятеля вдвое, а то и втрое больше нашего и вождь — Наполеон.
Наполеона Платов не боялся, хотя и уважал, угадывая в нем нечто родственное, и войны не боялся. Война его в большие люди вывела. Тревожила Платова неопределенность. Подступая под седьмой десяток, ничего хорошего от современной молодежи Матвей Иванович, как и многие пожилые люди, не ждал. Но то, что вокруг творилось, и вовсе — ни в какие ворота. Все, казалось бы, ясно — Наполеон увяз в Испании, на другом конце Европы, война с Россией ему не нужна и невыгодна. Чего ж еще?
Иди да бей, разоряй поляков, французских союзников
[125]
. И все были за наступление — и командующий 1-й армией, он же военный министр, Барклай, и командующий 2-й армией князь Багратион, и прежний главнокомандующий против Бонапарта граф Беннигсен, и сам Великий Князь Константин Павлович, суворовский ученик. И лишь Государь Александр Павлович, который все это дело затеял и уже прибыл в Вильну к войскам, ни разу ни о наступлении, ни о самой подступающей войне ясно не высказывался.
Ну и доигрались, домудрились. Разъяренный и перепуганный русскими приготовлениями Бонапарт за четыре месяца собрал за Вислой кулак, чтоб одним ударом, одним громовым ударом…
Глянули тогда на трезвую голову — приготовления русские не отвечают грандиозности предстоящей борьбы, да и армии наши стоят вразброс по кордонной системе, и любую из них французам легко порознь разбить. Главная квартира битком набита знатными бездельниками. Сам Государь, взявший на себя командование, в действующей армии никогда не служил, командного стажа не имеет. Военному искусству учил его какой-то немец.
Когда обнаружились через шпионов главные силы французов и место неизбежного удара, стали стягивать русские войска ближе друг к другу. Двигаться велено было «с такой скромностью», чтоб и сами войска не знали, куда идут. Багратион с Волыни стал пробираться через Пинские болота в Южную Литву, в Волковыск. Перед самой войной дислокацию меняли…
Одни собирали и увозили архивы, списки ревизские, инвентарные и статистические, чтоб не могли они служить противнику для сбора налогов и реквизиций. Выгадывая последние дни, требовали, чтоб войска не давали неприятелю повода к «неприязненным действиям». Другие, полагая собранные Бонапартом со всего света войска «истинной сволочью», рвались в бой. Было от чего Платову тревожиться.
При всех указанных сложностях Матвей Иванович, любящий благодетельствовать, заметил Степку: «Чей? Кисляков? А-а. Помню… Определял тебя», — оценил тонкость лести — с него, с Матвея Платова, брали пример, посылая 13-летнего паренька на службу, — полюбовался задорным русеньким чубчиком, пригладил лысину — эх! сам когда-то кудрявый ходил!.. — и, зная истинные тяготы полевой службы, оставил, как и предполагалось, казачонка при своей квартире среди таких же и постарше юных донских урядников на должности «подай-принеси», вроде как пажом при дворе.
Вместо командира Атаманского полка, полковника Балабина, первыми людьми для Степки стали сотник Шершнев, который заправлял всем платовским обозом, и сотник Курнаков, третий платовский адъютант, который, собственно, и гонял Степку по всяким мелочным делам.
Не хотеючи попал Степка в святая святых — такое место вражеские лазутчики спали и во сне видели. Бесполезно. От лазутчиков одно видел Платов спасение — окружил себя роднёю, зачисленной по Атаманскому полку. Держал при себе пасынка, подполковника Кирсанова, двух сыновей, а в полковых командирах — троих зятьев: Иловайского 5-го (при нем же многочисленные братья его), Харитонова 7-го и Грекова 18-го.
Военный министр, не доверяя познаниям донцов в стратегии, наслал к Платову своих людей: по инженерной части — князя Кантакузина; по квартирмейстерской — четверых офицеров: Чуйкевича, Тарасова, Шило и Богдановича; так просто, для пригляду, крутились при атамане павлоградский корнет Жилин, числившийся 2-м адъютантом, преображенец Языков, армейские прапорщики Ясинский и Колычев. Для «дипломатических дел» прислали чиновника Смирного. Но коснись дело личной и секретной платовской переписки, были на то старший адъютант из своих, войсковой старшина Лазарев 3-й и войсковой есаул Процыков.
От бумагу Матвея Ивановича делался «вертеж в голове». Получив какую-нибудь депешу, сажал он Лазарева за стол и начинал:
— Ладно, напиши ему так… — потом вздыхал и улыбался. — Ну, ты сам знаешь, что писать… Давай, — и уезжал по делам.
Лазарев чесал в затылке, звал третьего адъютанта, Курнакова, парня грамотного, чей батюшка заворачивал всей Войсковой Канцелярией:
— Слышь, Курнаков? Как лучше будет?
Они склонялись над бумагой, обсуждали и, подражая Платову, усмехались в усы. Подходил Процыков, подозрительно оглядывал углы комнаты, присоединялся к первым двум.
Появлялся Платов:
— Готово письмо?
Офицеры вскакивали, протягивали листок. Платов, почти не читая, твердо и аккуратно подписывал: «Генерал от кавалерии Платоф».
— Эй, кто там? Доставить!.. Так, Лазарев! Теперь напиши… этому… как его, черта?.. Ну, в общем, вот бумага от него. Пиши ответ, — и снова отправлялся по делам.
Лишь победные реляции да особо важные личные письма писал Матвей Иванович сам. Адъютанты выстраивались у стола, а атаман медленно, покусывая нижнюю губу, выводил пером и ворчал:
— Всё — сам… Всё — сам… А вы только в рот заглядываете… Ктой-то б работал, а вы б богатели…
В ворчании находил удовольствие.
Степка смотрел на него, как на Бога. Всё, что ни делал атаман, было преисполнено уверенности и достоинства. Наказать, наградить, гнать гонку, обобрать, наконец, — всё с величайшим достоинством, словно так от Бога положено. И середки атаман не знал. Если работать, так никто не угонится, если гулять, всё Войско знать будет. Если уж лень, то пальцем Платов не пошевелит.
