Уж не помню как накидывал лассо Большой Змей, но я с присущей
мне ловкостью промахнулась. И повторила попытку. Шнур метала, назидательно
декламируя: “Нас было много на челне; иные парус напрягали, другие дружно
упирали в глубь мощны весла…”
Думаю, знаете: в “Арионе” у Пушкина их на челне
прохлаждалось немало, но спасся лишь тот, который не сдрейфил пред вихрем и
жестокой морской стихией. Такой был один (певец гимнов), совсем как я, —
остальные, как моя Фрося, руки в воду опустили и, считай, что утопились.
Таким образом мне пришлось делать сразу два дела: покорять
шнуром крюк и младшую подругу воспитывать на шедеврах русской литературы.
И Фрося, кстати, не бездельничала — рядом стояла, энергично
зудя:
— Сонечка, брось, ничего не получится.
Послушав ее, я в сотый раз бросила, и оказалось, что Фрося
права: не получилось — промахнулась опять.
На этот раз я промахнулась с такой потрясающей ловкостью,
что из рамы вылетело стекло — шнур-то тяжелый!
Ужас! Вылетело стекло!
Но…
Не разбилось!
Ну как тут не восхититься собой и не воскликнуть:
— Вот она я! Кто еще на такое способен?!
— Только кто-то совсем безрукий, — ядовито заметила Фрося.
Я изумилась:
— Слушай, да ты змея! Как я раньше не замечала?
— Удивляюсь, как сейчас ты заметила. Ты же везде видишь
только себя.
Тамарка права: надо реже встречаться, если хочешь дружить.
Еще недавно мы с Фросей обожали друг друга и что теперь?
И дня в закрытом пространстве не провели, а уже готовы друг
в другу в глотку волчьей хваткой вцепиться!
Вот она, жестокая правда жизни! Бедные космонавты!
Впрочем, сейчас и нам не позавидуешь: Якудза приговорил меня
к Фросе, возможно, пожизненно. Есть и другой вариант, изощренно жестокий: Фрося
призвана и пытать меня, и казнить — похоже, уже приступила: пилит, ноет, четыре
раза унизила и даже пыталась бить, делая вид, что спасает от смерти.
Я так разозлилась на Фросю, что шнур метнула с той зверской
силой, с какой хотела отпустить оплеуху любимой подруге — вон оно что
выясняется: и дивана я тяжелей, я и безрукая, и дура, и эгоистка…
— Ура! Ура! — воскликнула Фрося, захлопав в ладоши и
одновременно пытаясь меня расцеловать. — Сонечка! Ты попала! Ты зацепила! Ты
самая меткая женщина в мире!
И действительно: моя петля удачнейше затянулась на крюке — я
подергала шнур: надежно!
Фросю я, разумеется, снова так возлюбила, что решила
избавить ее от заточения первой — героически пропустила подругу вперед.
— Лезь в окно, — говорю, — а я тебя подстрахую.
И что же? Подруга решила испортить тщательно спланированный
мною побег — рухнула на пол и заявила:
— Соня, лучше я здесь умру! Клянусь, ты с места меня не
сдвинешь!
— Что за дурь? — воскликнула я. — Быстренько полезай в окно!
— Нет, я боюсь высоты! — взвизгнула Фрося и покрепче
прижалась к полу.
— А пыток ты не боишься?
Задумалась, глупая, и растерянно отвечает:
— Сонечка, пыток тоже боюсь. Умоляю, подай мне пример. Если
увижу, что у тебя получилось, то, пожалуй, тоже полезу в окно.
— Ага, значит я тебе как подопытный кролик! Сама же спорила,
что я тяжелей. А если крюк на мне оборвется?
— Ужас какой! — зажмурилась Фрося.
— Что за ужас? Всего третий этаж. Если не выдержит крюк или
шнур оборвется, я упаду и убегу, а ты дожидаться пыток останешься.
— Значит такая моя судьба, — обреченно промямлила Фрося.
Я озверела:
— Что еще за судьба? Мы творцы нашей судьбы! Хватит Ваньку
валять на полу! Раз ты легче, лезь в окно первая!
— Не полезу!
— Полезешь!
— Не-ет!
Я схватила подругу за шкирку и скомандовала:
— Быстро лезь!
Ефросинья отчаянно напряглась и к полу прижалась — я
услышала характерный звук (догадайтесь какой!) и спросила:
— Фрося, что это?
— Стул скрипит.
— Ты сидишь на полу, какой стул?
— Кажется, жидкий. От страха медвежья болезнь приключилась,
— виновато призналась моя бедная Фрося и покраснела.
— Черт возьми! Как невовремя! — воскликнула я, бросаясь
вставлять в раму стекло и прикидывая как снять с крюка шнур.
Господи, что же это такое! Еле его туда нацепила!
Стекло вставить не удалось — шнур (слава богу!) тоже
сниматься не пожелал. Я задвинула шторы и, перекрестившись (матерь божия,
пронеси, но не так, как подругу!), забарабанила в дверь:
— Садисты! Проводите нас в туалет!
— Срочно! — взвизгнула Фрося.
В ответ лениво раздалось:
— Слышь, Валет, наши бабы, похоже, обхезались. Пойди,
разберись.
Протопали чьи-то шаги, и я услышала незнакомый мужской
голос:
— Ну че там у вас?
— Естественные процессы, — нервно поведала я.
А Фрося визгливо добавила:
— Неукротимые!
Голос кхекнул и поразился:
— Ну, блин, вы даете! А ключа у меня нет!
Я возмутилась:
— Это вы, блин, даете! Что за халатность? У вас две женщины
на руках, а вы сортиром не озаботились! Не знаете, что ли: женщины, те же дети.
Голос послал нас:
— Пошли вы на …
Букв было много, я всех не упомнила — а шаги удалились.
В отчаянии я воззрилась на Фросю — та, бедняжка, виновато
сказала:
— Терплю.
Я глянула на окно: рамы с приставленным к ней стеклом не
было видно, но шнур висел на крюке и зримо уходил за штору — трудно его не
заметить.
— Фрося, — раздраженно сказала я, — как невовремя ты
затеялась! Сейчас верзилы найдут ключ, придут и увидят подготовку к побегу.
— И пусть видят, — безразлично ответила Ефросинья. — Ты
замыслила глупость. Даже если фантастически допустить, что я по веревке
спущусь, то дальнейшее полный абсурд.
— В каком смысле? — опешила я.
