Фрося опешила:
— А что, разве Женька разведчик? Разве нашел бы он дом?
— Никогда! — заверила я. — Он на одно только способен!
— На что?
— Мой предыдущий муж — сверх пилот!
— И на чем он летал?
— Не летал, а пилил! Пилил он меня ужасно, этот чертов
пилот! Жаль его рядом нету!
Фрося скептически осведомилась:
— И чем бы он нам помог?
Я с пафосом ей сообщила:
— Ты, порой, чудесно так говоришь, что ему не мешало б
послушать. Вот когда бы мой Женька понял какого счастья лишился после развода
со мной!
Фрося взбесилась:
— Тьфу на тебя! Тошно смотреть на то, как некоторые обожают
себя! Тебе самой не противно так сумасшедше себя любить?
— Да только эта любовь меня и спасает! — воскликнула я. — И
тебя, кстати, тоже.
— Хотелось бы знать, каким образом?
— Да не будь я себе так дорога, ты до сих пор у верзил
сидела бы в доме!
— А я уже только о том и мечтаю как вернуться обратно! —
рявкнула Фрося и, бездумно меня оттолкнув, со всех ног понеслась в адские кущи.
Я понеслась за глупой, за ней — не бросать же подругу в
беде. Как она выживает без меня? У нее же нет к себе той беззаветной любви,
которая меня из всех бед выручает.
Бегу за Ефросиньей и думаю: “Любви-то нет у нее, но, видимо,
есть что-то другое — иначе откуда взялась у девчонки энергия? Ишь как ломится
сквозь непроходимые дебри!”
— Фроська! — кричу. — Постой!
Какой там — не слушает. А я уже начала подуставать —
сказалась разница в возрасте. Лицом и фигурой мы с подругой почти ровесницы, но
природу-то не обманешь: годы не те. Опять же, радикулит прихватил — частенько,
сволочь, он стал прихватывать. Причем, в самых не подходящих моментах. И
коленная чашечка разболелась.
Повадилась, зараза — коленная чашечка — знаете ли, болеть!
Сорок пять лет не болела, а тут на те вам, заболела без всякой причины!
И дыхание сбилось! Я же не просто бегу, я о потерях и
приобретениях Фросе подробно докладываю: дыхания нет, сил нет, зато ест
радикулит и боль в чашечке появилась.
Короче, я (простите за оксюморон1) бодро взмолилась:
— Остановись! Иначе! Клянусь! Упаду!
Культуру не скроешь. И здесь сказалась моя начитанность:
вопила примерно так, как у классика Достоевского стенала жена алкоголика
Мармеладова: “Уездили клячу! Надорвалась!”
О том, с чего все началось — об Арнольде и автомобиле его —
разумеется, не вспоминаю. Да и что вспоминать — Арнольд к главной студии
подъезжает.
“Если не подъехал уже, — с тоской подумала я, — мы с
Фроськой рысачим по кущам давно: часа два-три, не меньше. Коленная чашечка не
зря разболелась: километров сорок пройду, сразу ныть начинает!”
— Фроська! — кричу. — Пощади!
Оглянулась подруга — сердце не камень, спрашивает:
— Ну что?
Вижу, и сама она уже никакая.
— Калина моя ты красная, — нежно ей говорю.
— С чего это? — удивляется.
— Докрасна раскалилась. Лицо у тебя, как помидор.
Ефросинья схватилась за щеки, охнула:
— Полыхают, горят, — и повалилась на землю.
Спрашивается, зачем я ее останавливала. Бежала девка себе и
бежала, остановили — упала. Что теперь делать?
И я, с моим радикулитом (про коленную чашечку уж молчу) на
себя подругу взвалила и с присущей мне легкостью…
Нет, не помчалась и не пошла — брыкнулась на бочок и грустно
лежу, безрадостно думая: “Все, последних сил я лишилась. Теперь, хоть режьте,
хоть вешайте, и шагу не сделаю”.
А вот и ошиблась: взлетела! Я еще ого-го-го! Взлетела и
шагов сто пробежала, как только услышала шум машины.
Машины не ездят по дебрям и чащам!
Значит рядом дорога!
Я потянула подругу за руку:
— Фрося! Мы спасены! На мины! Вперед!
— Мне уже все равно, — ответила Фрося.
Совсем не любит себя, несчастная. Пришлось одной действовать
ради общего блага.
Временно оставив подругу в кустах, мы помчались на шум!
Кто “мы”, спросите вы? Мы — это я, радикулит и моя коленная
чашечка! Не оставлять же болячки подруге.
Приятный страх
Цветочница тащила его за руку:
— Здесь рядом автобусная остановка, нам в самый центр.
День казался особенно солнечным, радостным. От счастья она
порхала. Какое небо! Какой воздух! Шла очень быстро, почти бежала…
Он с трудом за ней поспевал. Не то, чтобы он не мог так же
быстро ходить. Нет, он был все еще в форме. В прекрасной форме: по шесть часов
в неделю проводил в тренажерном зале спорт-клуба, десять раз в месяц там же
посещал и бассейн. И не болтался в воде, как другие, а на совесть плавал…
Все это так, однако бегать по улицам он не привык. Точнее,
давно отвык. И многое ему мешало к тому же: портфель, респектабельность,
галстук, костюм и… любопытные взгляды прохожих. Взгляды — особенно. Казалось,
всем есть дело лишь до него.
Он сердился на всех, на себя и думал: “Не-ет, не в той я уже
поре, чтобы прыгать козлом за девчонкой. Давит, давит собственная
значительность. И референта мне не хватает. И водителя нет под рукой…
Важность сильно мешает — каждой порой чую ее.
А не чванство ли это? Да, одолело, видимо, чванство. А ведь
мне с ним хорошо. Слишком много регалий легло на меня — тяжкий груз, без
чванства нести его невозможно.
А она совсем не такая. Свободная, легкая, словно пушинка, а
я, как старый медведь, косолапой трусцой с трудом за ней поспеваю. Со своими
регалиями и дурацким портфелем. Надо было сдать его в камеру хранения к чертовой
матери, нет же, таскаю с собой. Ладно портфель, а куда деть костюм?
И туфли. Ходить по асфальту в них невозможно — лишь по
коврам.
А она где угодно может ходить: прекрасна будет везде, потому
что не корчит из себя сверх кого-то.
А я корчу. Представляю, как я смешон”.
Будто уловив его настроение, она сбавила темп. И руку его
отпустила, и пошла впереди, чтобы не привлекать к их паре внимание.
Шла и, ругая себя, время от времени оглядывалась: не отстал
ли, идет ли за ней, а вдруг сбежал.
