И начать он решил с России — весьма ошибочно, стоит
отметить. Не учел Тацу как беззаветно и преданно россияне чтут традиции
собственных предков — пьют все, что горит, но, придирчиво взирая на градусы, а
в сакэ их, против обычаев, мало.
Непростительно мало!
Но Великий Дракон об этом не знал и мечтал с прямодушием
мафиози: “Для начала — контрабанда, а затем и легальное производство наладим.
Когда же русские дикари пристрастятся к сакэ, наступит время посеять в их
варварских душах зерна традиций. Ибо сакэ — это прежде всего традиции. А традиции
— это нравственность. Нравственность же основа государственного порядка, основа
семейного благополучия. Основа основ!”
“Дикари” же о планах Дракона не знали. Имея свои традиции, о
японских они дерзко не помышляли. Отсюда возникала коллизия: Великого Тацу уже
в самом начале пути ожидали “сюрпризы” размаха такого бескрайнего, как и сама
Россия.
Но Великий Дракон (к его же спокойствию) об этом пока не
ведал. В безмятежном ожидании вестей из России Тацу писал письмо госпоже своего
сердца. Время от времени отрываясь от серьезнейшего занятия, он с умилением
поглядывал на портрет рыжеволосой дамы славянской наружности, в небрежной позе
расположившейся на обложке собственной книги, совсем не случайно лежащей на
письменном столе Тацу Судзуки.
“Вот она какая, многоуважаемая моя Мархалева Софья Адамовна,
— с легкой грустинкой подумывал Великий Дракон. — Интересно, чем сейчас
занимается эта божественная женщина? Наверняка чем-то полезным и очень
высоким!”
И, как всегда, не ошибался Великий Дракон: Софья Адамовна
Мархалева в тот самый момент действительно занималась весьма полезным и очень
высоким: семиэтажно крыла свою свекровь, мать мужа Роберта, вредную и
строптивую!
Не в силах такого представить, Тацу печально вздыхал и
возвращался к письму, но вскоре снова смотрел на портрет своей госпожи,
размышляя: “Как разнообразен, как многогранен ее талант. На ком же она его
отточила?”
Ясно на ком — все на той же свекрови!
Но и об этом Тацу не знал, а потому размышлял безмятежно:
“Ее книги, исполненные глубочайшего философского смысла — настоящие
произведения искусства. Ее творения прекрасны, как строки несравненной Сэй
Сёнагон (автор сборника эссе “Записки у изголовья”, литературного шедевра, 12
века). Даже осмелюсь сказать, что еще более прекрасны.
А мысли сходны с моими. Госпожа Мархалева, так же, как я,
недовольна нравами, царящими там, в России. Нравы те, судя по мастерским
романам великой и любимой моей писательницы, нуждаются в исправлении. Я же
знаю, что для этой цели нет ничего лучше сакэ…”
Великий Дракон бросил взгляд за окно — там “полыхал”,
“зажженный” осенью, Бархат Амурский, красивейшее растение, обожаемое господином
Судзуки. Из стволов Амурского Бархата издавна делались пробки для вина сакэ.
Поэтому Бархата было в усадьбе особенно много — не для производственных нужд, а
для услаждения глаз.
Господин Судзуки — Великий Тацу — вздохнул и горестно
посмотрел на письмо. Мысли о прекрасной и недоступной госпоже Мархалевой
заставили руку дрогнуть, и черта под иероглифом “до” получилась вялой, незавершенной.
“Придется снова переписать”, — удрученно подумал Тацу.
Он отложил письмо и тряхнул колокольчиком — на пороге
кабинета возник секретарь, склонившийся в подобострастном поклоне.
— Переводчика! — не отрывая глаз от испорченного письма,
приказал господин Судзуки.
— Слушаюсь, господин, — тихо ответил секретарь и растворился
за дверью.
В ожидании переводчика господин Судзуки принялся
переписывать собственное письмо к Мархалевой Софье Адамовне. Великий Тацу не
был чужд искусства каллиграфии и потому, сосредоточившись, макнул кисточку в
тушенницу и вывел на чистом листе рисовой, изготовленной вручную бумаги, первый
иероглиф. Придирчиво оценил его и остался доволен.
“Многоуважаемая Мархалева Софья Адамовна…” — тщательно
выписал Тацу, и дело пошло.
Вскоре он так увлекся творчеством над письмом, что не
заметил как в кабинет несколько раз попытался войти секретарь, не решающийся
беспокоить грозного шефа. В приемной же, на циновках, подремывал и Юдзан,
проделавший долгий путь из России, и переводчик-очкарик, скучая, сидел, срочно
вызванный по велению господина Судзуки — Тацу забыл про весь белый свет. Так
постоянно бывало, когда сердце его обращалось к госпоже Мархалевой.
Наконец, Великий Дракон закончил труды и облегченно
вздохнул.
Письмо получилось: содержание учтиво и конструктивно, а
формой мог бы полюбоваться и опытный каллиграф, и даже поэт.
Господин Судзуки еще раз перечитал письмо:
“Многоуважаемая Мархалева Софья Адамовна!
Спешу принести Вам самые искренние поздравления в связи с
выходом в свет Вашей новой замечательной книги с изящным названием: “Раз
свистнул на горе себе”. Стремясь быть объективным, не могу не заметить, что
мастерство Вашего пера было и остается непревзойденным. Переводить и
перечитывать Ваше творение — великая радость и удовольствие — может быть
сравнимо лишь с чтением Накура?но?соси.
В Вашем поистине гениальном труде с присущим Вам мастерством
отражены нравы российской организованной преступности, которые не могут вызвать
у меня одобрения. Слишком много у вас непорядка и виною тому отсутствие
полезных традиций. И дело это вполне поправимое. Достаточно лишь того, чтобы
ваши братки начали употреблять сакэ (в нерабочее время!) А сакэ моя родина (из
любви к вашей стране) готова предоставить и в изобилии, и по сходной цене.
Наше сакэ привнесет благость в души ваших братков, и
группировки России приобретут благонравие японской Якудзы!”
В кабинет опять попытался войти секретарь, но, оставшийся
незамеченным, с поклоном пятясь, на цыпочках удалился.
— Занят пока господин, — шепнул он встрепенувшемуся в
надежде очкарику-переводчику.
Великий Дракон был не просто занят, он был всепоглощен своею
богиней, потому что принялся перечитывать ту часть письма, которую посвятил
литературному творчеству Мархалевой.
“Уже имел честь уведомить Вас, многоуважаемая госпожа
Мархалева, что в течение последних двух лет занимаюсь переводом на японский
язык вашего криминального шедевра “Зимовье жареных раков”. Однако в процессе
перевода возникли сомнения в правильности применения некоторых терминов из
области просторечия. К примеру сказать: ваше изящное выражение “опустить ниже
плинтуса” вызвало жаркие споры у наших специалистов. Одни склоняются к мнению,
что это прием борьбы самбо, другие же утверждают, что “опустить ниже плинтуса” —
идиома, говорящая о том, что героя отправили в лифте на нижний этаж. Лично я
склоняюсь к мнению, что “опустить ниже плинтуса” — означает проявление качеств
незаурядных и говорит о способности добиться невыполнимого. В таком случае с
гордостью вам сообщаю, что и меня “жизнь опустила ниже плинтуса” — я достиг в
нашей уважаемой организации высшего сана Тацу, что в переводе на русский звучит
как Дракон.
