“Эх, была не была”, — выдохнула я и перекрестилась.
Перебросила ногу через подоконник, на карниз ступила,
зажмурила глаза, вытянула руку и…
Остальное, словно в тумане. Вспоминаю с трудом как добралась
до окна и залезла в соседнюю комнату. В себя пришла только тогда, когда
почувствовала: железяка в бок упирается. Дернулась, голова между ящиками
застряла, и под ладонью россыпь патронов. А под другой — пистолет.
Оказалось, — сижу на горке оружия. Пистолет отбросила.
Привстала, рванулась к приоткрытой двери, но как бы не так: костюм затрещал и
дернул меня назад. Я отчаянно повторила попытку, — костюм опять оказал
сопротивление, и снова раздался противный треск. Глянула, что там мешает? —
Кружева и приличный кусок ткани защемила уродливая труба. С силой дернула (бог
с ним, с французским костюмом!) ан нет, не поддается. Дернула еще раз: тот же
эффект — французы в одежде толк знают. Труба тоже в грязь лицом не ударила —
цепко держала меня. Повозившись, я решила, что без ножниц не обойтись,
прихватила подмышку трубу и бежать — промедление смерти подобно.
Вылетела в коридор, огляделась и остолбенела. Зловещий
пейзаж. Голивуд отдыхает. Вот где надо американские боевики снимать. В полутьме
всюду бетон. Конструкции металлические: и вышатся, и “падают” вниз. Лестницы,
трубы, краны сплелись как в преисподней вокруг то ли баков, то ли цистерн. И
над всем этим запах сивушный витает, в пору закусывать.
“Где выход?” — подумала я и, прижимая к себе трубу,
поплелась на поиски лестницы, не в цистерны ведущей, а хотя бы на улицу.
Рассвет наступил, но внутри сооружения было почти темно.
Однако кое-как вниз я спускалась по лестничному лабиринту. Прямой дороги не
нашла, виляла зигзагами — порой, для того, чтобы на десять ступеней вниз
опуститься, приходилось подниматься на двадцать вверх. Все бы ничего, но труба
была тяжела. Несколько раз даже мелькала шальная мысль снять к черту костюм
вместе с трубой. Если бы не холодина и не риск показаться орлам Тамарки слегка
сумасшедшей, точно и с трубой и с костюмом рассталась бы без сожаления.
Где-то в середине пути силы меня покинули. Села на чан,
плачу, с присущей мне набожностью с Всевышним беседу веду: “Господи, куда же ты
смотришь? Неужели не жалко тебе меня? Помоги выход найти и путь к нему дай
покороче!”
Вдруг вижу, что-то мелькнуло вдали.
Я наивно обрадовалась: “Да это же человек!”
— Эй! — кричу. — Эй! Подскажите где выход!
А что “эй” когда и без “эй” несется он на меня со всех ног.
Когда приблизился, глянула я и обмерла: это ж Якудза. Он, кстати, тоже обмер,
когда увидел что у меня из подмышки торчит. Я испугаться толком еще не успела,
а он уж взмолился:
— Ты не балуй, баба, полегче с оружием. Я на месте стою.
— Вот это мне и не нравится, — гаркнула я. — Веди меня к
выходу!
— Лады, — отвечает Якудза, — но ты бы бросила гранатомет.
Тут только я поняла что за дуровина ко мне прицепилась. И
после этого будут еще сомневаться глупые граждане есть ли на свете Бог!
Разумеется, есть! Иначе кто бы мне вовремя так помог?
Якудза пятится от меня, как от чумы, а я трубу на него
наставляю и командую:
— Немедленно отсюда меня выводи!
И видимо переборщила. Якудза и рад был немедленно исполнить
приказ, но уж очень трубы боялся. Пятился, бедняга, не решаясь ко повернуться
спиной. А я трубу опустить не решалась. Так мы и шли: он пятился, мы с трубой
наступали.
Вдруг Якудза вскрикнул, вскинул руки, замахал ими, как
ветряная мельница, и… исчез. Как и не было Батяни передо мной. Только крик его
вниз летит, в преисподнюю. Подошла я к той точке, где последний раз Якудзу
видала, глянула и ужаснулась: здесь площадка кончалась и начинался огромный
чан. Запах оттуда шел хмельной и удушливый. И плескалось в этом здоровенном
чане нечто темное, маслянистое, но не только оно — теперь там был и Якудза,
барахтался бедный и громко вопил:
— Спасите! Тону!
Я заглянула в чан и спрашиваю:
— Водичка хоть теплая?
— Дура! — огрызнулся Якудза. — Это сакэ!
И с головой окунулся. Я восхитилась:
— Ну надо же! Первый раз вижу как плавают и ныряют в сакэ!
Якудза вынырнул и сообщил:
— Плавать я не умею! Дай руку, сучка!
Пришлось прочитать ему лекцию об этикете и вежливости. Он
плохо слушал — больше нырял и кричал:
— Спаси, сучка! Помоги!
Я дала грубияну дельный совет:
— А ты сакэ выхлебай и тонуть перестанешь.
Якудза булькнул на дно, но скоро на поверхность сакэ вернулся
и, задыхаясь, орет:
— Вытащи! Озолочу!
Предложение заинтересовало меня, потому и спросила:
— Как озолотишь?
— Все что имею, отдам! — крикнул он и снова ушел на дно.
Я дождалась когда он вернется и продолжила переговоры:
— А универмаг Фросе вернешь?
— Не могу! — хрипит. — Не могу! Универмаг давно уж не мой!
И снова — на дно. На этот раз прилично он там задержался, а
когда всплыл (полуживой) я сжалилась и протянула ему гранатомет. Он почему-то
шарахнулся и снова пошел на дно. А когда на поверхность сакэ вернулся, гневно
мне завопил:
— Руку дай, дура!
Вижу, сил с гулькин нос у него осталось. Совсем уж было
собралась руку помощи протянуть, но зазвонил мобильный. Я трубку к уху прижала,
а оттуда Тамарка:
— Мама! Ты невозможная! Куда ты пропала? Спасают тебя
спасают, а ты молчишь! Хоть бы голос орлам моим подала! Они не знают где ты
находишься!
— Тома, я здесь. За купанием в сакэ наблюдаю.
А Якудза вопит:
— Все! Не могу больше!
Я взволновалась:
— Тома, извини, позже перезвоню, сейчас дюже некогда, у меня
тут человек захлебывается в сакэ.
— А она уже сакэ с мужиками там хлещет! — сделала
неправильный вывод Тамарка, но объясняться с ней было некогда.
Теперь уж точно настала пора Якудзу спасать. Я легла на пол
и свесила руку в чан, но опять зазвонил мой мобильный. Глянула на дисплей —
свекровь. Мать моего Роберта! На ее звонок ответить по родственному долгу
обязана. Да и после порнухи обстановка в моем доме неясная — короче, возникла
потребность срочно ее прояснить.
— Алло! — грозно гаркнула я, готовясь давать достойный
отпор.
