– Это неразумно, в высшей степени неразумно!
Боюсь, с тех пор как он стал правителем Лация, мало кто осмелился противостоять его воле. Вот только об одном он забыл: что в Лации есть еще и царица.
Я молча встала, и он, не выдержав, пошел на попятный:
– Хорошо, мы еще поговорим об этом. – И уже в дверях торопливо и почти заносчиво прибавил: – Ты все-таки обдумай свое положение. Теперь тебе не все можно делать по-своему!
Асканий совершенно не выносил, когда ему перечили; он не обладал той силой, которая допускает возражения, даже разумные. Он способен был проявить великодушие только в том случае, если возобладает его воля. И я уже понимала: он уперся, и с места мне его будет не сдвинуть. Ну, еще бы, ведь я оправдала все его давние подозрения! Теперь он знал, что всегда, все эти годы был прав, подозревая меня в предательстве, хотя я вроде бы выполняла любое его требование, вела хозяйство в его доме, склоняла перед ним голову и в основном помалкивала. Но я оставалась женщиной, а потому доверять мне было нельзя, и уж тем более нельзя было меня слушаться. Меня надо было либо окончательно сбросить со счетов, либо победить.
Когда в тот вечер я шла к себе на женскую половину дома, голова у меня просто лопалась от невероятного количества роившихся там мыслей, но главным было одно: Асканий управлял моей жизнью почти десять лет; почти десять лет я исполняла его волю, и он воспринимал это как само собой разумеющееся, словно я была его рабыней. Теперь же он намеревался – не со зла, но и без особых на то причин, – отнять у меня смысл и цель моей жизни. Это во-первых. А во-вторых, Асканий вообще был не тем человеком, которому я хотела бы доверить воспитание нашего с Энеем сына. Так, кстати, считал и мой отец.
– Что-то случилось? – спросила меня Маруна, когда мы с ней наконец оказались подальше от чужих глаз и ушей, направляясь в уборную.
– Царь отсылает меня в Лавиниум.
Лицо Маруны радостно вспыхнуло.
– Но Сильвия он намерен оставить здесь.
Она так и застыла, молча на меня глядя.
– Без него я никуда не поеду, – сказала я и умолкла. Затем, подойдя к бассейну, чтобы умыться, я снова заговорила: – Впрочем, здесь я оставаться тоже больше не желаю. Хватит, так хватит!
Маруна молча придвинулась ближе ко мне.
– Майя, детка, принеси нам свежей воды! – крикнула я одной из девочек-служанок. Десятилетняя Майя принесла полный кувшин чистой холодной воды и полила нам на руки, а ее младшая сестренка сбегала за полотенцами. Обе девочки были внучками Сиканы, не слишком хорошенькими, зато умненькими. – Вы обе тоже вскоре вернетесь вместе с нами в Лавиниум, – сказала я им. Девчонки сделали большие глаза: что бы это значило? А я, глядя на Маруну и вытирая руки, повторила: – Здесь я оставаться больше не желаю. – Меня как-то очень успокаивало, когда я произносила это вслух. – Я непременно уеду. Причем вместе с Сильвием. Скажи, Маруна, я похожа на мою мать?
Она, как всегда, ответила не сразу.
– Во многом, – наконец вымолвила она.
– Это потому, что я хорошо знаю, отчего она сошла с ума. И понимаю, что со мной может произойти то же самое. Скажи мне, если заметишь, что я начинаю терять рассудок. Обещаешь?
– Обещаю.
– Но ведь я дочь и своего отца. И, по-моему, если б я поняла, что меня начинает охватывать безумие, то смогла бы это остановить. Но только не в том случае, если у меня отнимут Сильвия.
Маруна понимающе кивнула.
Я действительно гораздо лучше понимала теперь, что творилось в отчаявшейся душе моей матери, каким бесконечным водоворотом мыслей, планов и схем был охвачен ее бедный разум, какое раздражение вызывало у нее все, что отвлекало ее от этих мыслей и планов. Каждый, кто этого не понимал, способен был вызвать ее бешеный гнев, а потом она вновь замирала, затаивалась, точно зверь в засаде. И я вдруг вспомнила те два бледно-золотистых волчьих глаза, что как бы сами собой светились во мраке пещеры, и снова почувствовала себя той волчицей, стоящей на негнущихся от напряжения лапах, безмолвной, полной свирепой решимости.
* * *
Приготовления к свадьбе Аскания и Салики шли одновременно с моими приготовлениями к отъезду в Лавиниум. Я, призвав на помощь моих женщин, постаралась привести все в полный порядок к прибытию новой царицы: сосуды для хранения зерна были полны; в сундуках лежало множество чистых, аккуратно сложенных, сотканных из тончайшей шерсти одежд и простыней, а также достаточный запас промытой шерсти и пряжи. В кладовой хранилась приготовленная жертвенная пища, алтари были тщательно убраны и вымыты; в доме порядок, полы чисто подметены. Нигде не было ни моли, ни мышей, на полу лежали новые, снежно-белые ковры, только что сотканные из овечьей шерсти. В конце концов, и у меня имелась собственная гордость. Ну и, конечно, мне хотелось, чтобы Салика почувствовала, что ей здесь рады, что она здесь дома. Ей ведь было всего восемнадцать, и мне казалось, что даже если Асканий и не будет так уж плохо с ней обращаться, то и мужем он ей вряд ли станет хорошим. Его ведь женщины совершенно не интересовали; он даже плотского влечения к ним не испытывал и не считал возможным хотя бы просто дружить с ними. Он собирался жениться только потому, что люди сочли бы весьма странным, если б молодой царь не взял себе кого-то в жены. И потом, ему, разумеется, хотелось иметь наследника, хотелось доказать, что он настоящий мужчина, а возможно, и укрепить собственные позиции в соперничестве с Сильвием, хотя он, разумеется, никогда бы в этом не признался.
Я, конечно, сразу же поговорила с Сильвием о возможности нашего переезда в Лавиниум, и мы с ним хорошенько все обсудили. Я всегда любила с ним советоваться – он был мальчиком думающим и разумным; к тому же я прекрасно знала, что дети обладают собственной, особой мудростью. Я сперва немного опасалась, что Сильвий все-таки выразит желание остаться в Альбе, не желая ссориться с Асканием и считая своим долгом подчиниться своему царю и старшему брату. Но он сказал:
– Вот пусть Асканий и правит здесь, а нас оставит в покое. Мы будем себе спокойно править в Лавиниуме. Я ведь наследник не только Латина, но и Энея. Я хочу жить там и учиться всему у друзей моего отца. И потом, если честно, я тут Асканию совершенно ни к чему. – Он помолчал и с сожалением вздохнул: – Хотя Атис говорит, что лошади здесь намного лучше, чем в Лавиниуме.
– Ничего, ведь твой отец подарил тебе жеребенка, помнишь? Сына своего жеребца? И, по-моему, этот конь так и стоит в царской конюшне. – При этих моих словах глаза Сильвия так и вспыхнули радостью, а я спросила: – Значит, ты считаешь, что в Лации снова могут править два царя?
– Да, если так будет нужно, – с серьезностью сорокалетнего мужчины ответил мне мой маленький сын. А потом вдруг прибавил: – Я не хочу оставаться здесь без тебя!
– И я не хочу оставлять тебя здесь одного. Значит, решено!
– Вот и пусть он сам остается здесь со своей свиноматкой и тридцатью поросятами! – засмеялся Сильвий.
