Устремив взор вдаль, я увидел на горизонте взметнувшийся к небу столб пыли. Однако вокруг меня воздух был недвижен. Что это за внезапно налетевший ветер, дыхание которого не ощущается в Тулузе? И тут я услышал глухой топот огромного табуна. Почти в то же самое время пронзительный рев трубы разорвал воздух. Раздались голоса: «Вот они!» Пробудившись, сеньор Фрезоль заметался, отдавая бессвязные приказания. Я вдруг вспомнил, что, не подумав, надел шлем без металлического забрала. Идти менять шлем уже поздно — значит, смерть поразит меня в лицо, явившись, скорее всего, в виде стрелы.
Всадники заполонили все окрестные поля. Поступь их замедлилась, но до нас отчетливо доносилось конское ржание, слепил блеск доспехов. Врагу несть числа. Атака на Монтолью оказалась уловкой: армия Монфора изготовилась нанести удар близ монастыря Сен-Сернен.
Отдав приказ разворачивать катапульты, я попытался остановить противника градом камней. По моим подсчетам, поблизости на стенах было не больше пяти десятков лучников.
Внезапно крики стихли. Все взоры устремились на врага. Из шеренги выехал Симон де Монфор. Зная, какой ужас наводит один только его вид, он всегда старался обставить свое появление самым зрелищным образом. В ослепительном солнечном свете его шлем, щит и латы, вплоть до самых шпор, сверкали так ярко, что казалось, свет пронизывает его с головы до ног. Его подъятый меч, подобно мистическому лучу, вздымался вверх, сливаясь с солнцем.
Словно во сне смотрел я на людей, суетливо исполнявших мое приказание. Двое впряглись в ворот самой большой требюше. Какой-то карлик, подбадривая себя криками, усердно волок корзину, доверху наполненную камнями — это были осколки разбитых статуй. В прошлом году епископ Фолькет приказал забрать из всех домов украшавшие их языческие статуи. На площади Сен-Сернен он торжественно совершил над ними обряд изгнания дьявола; потом статуи разбили, а осколки свалили в углу кладбища. Вот уже несколько дней, как ими заряжали камнеметы. В корзине я обнаружил голову Минервы, смотревшую, казалось, прямо на меня. Голова эта чудесным образом напоминала Эсклармонду де Фуа. Обезглавленная Эсклармонда де Фуа покоилась в корзине карлика! «Знамение!» — подумал я.
Размышления заняли всего несколько секунд. Карлик схватил голову Минервы и сунул ее в кожаный карман ближайшей к нему катапульты. Веревка пускового устройства натянулась, но, хотя катапульта была маленькая, требовалось приложить немалые усилия, чтобы привести ее в действие. Карлик еще раз безрезультатно потянул за веревку, а так как мысли мои заработали с такой же скоростью, с какой тулузцы отражали атаки, я вспомнил об Улиссе и его чудесном луке. Тут раздался вопль карлика — стрела, пронзив ухо, впилась ему в шею. Опустившись на землю, он остался сидеть в луже крови, струившейся из него ручьями.
Тогда сестра моя Ауда, до сих пор стоявшая на месте, шагнула вперед и, схватив веревку катапульты, непринужденным движением потянула за нее; приведя в действие пусковой механизм, она отправила голову Минервы — голову Эсклармонды! — в полет через залитое солнцем пространство.
Я не видел, какую кривую описал этот судьбоносный снаряд, но по громкоголосому крику понял, на кого опустила его мудрая и неумолимая судьба
[23]
. Сверкающий в лучах солнца рыцарь, предводитель злых, вождь, только что сидевший в седле, отныне стал безголовым телом. И тело это рухнуло на ненавистную ему тулузскую землю, засеянную по его приказу горем и страданиями.
— Симон де Монфор убит! — раздался голос, донесшийся, как мне показалось, из собора Сен-Сернен.
— Он мертв! — кричали укрепления.
— Мертв! — ликовал город.
Одновременно распахнулись все ворота, из них выбежали тулузцы и устремились на врага. Чары рухнули, вольный полет камня, пущенного невинной рукой, положил конец дьявольской магии. Злая сила была поражена в самое сердце, и войско ее рассеялось, словно сотворенное из ничего. Огромная армия, окружившая Тулузу, мгновенно отступила. Но с той стороны, где стояли виселицы, еще долго доносились голоса монахов и священников; окружив обезглавленного предводителя, они подняли его и удалились, распевая погребальные песнопения.
Вечером, уставший после дневного сражения, но довольный, что ни одна стрела не поразила меня в лицо, я вернулся к воротам Сен-Сернен и забрался на крышу аббатства. Вдали, отбрасывая неверные блики света, догорали палатки.
Справа от меня рассыпался на части дымящийся скелет «кошки». Недвижными холмиками лежали убитые. Чей-то обезумевший конь скакал на месте, время от времени вскидываясь на дыбы. Брошенная кираса сверкала, словно позабытое солнце. По выгоревшему пшеничному полю бежал высокий худой человек. Руки его были связаны за спиной, из груди торчал меч — видимо, кто-то из солдат Монфора ударил пленника мечом, а потом отпустил. Человек бежал, собрав остатки сил, чтобы умереть среди своих братьев, — один в один символ города, истерзанного, но вечно живущего, несмотря на рану, нанесенную в самое сердце его каменной твердыни.
V
Ауда умерла. Во всяком случае, умерла в том смысле, в котором люди понимают смерть. В один из дней кровь ее остановилась, дыхание перестало срываться с губ. В привычной физической оболочке произошли злокачественные изменения. Подле тела сестры я впервые понял, что подобное явление глупо именовать смертью…
Ауда собственными руками выпустила камень-освободитель и потому была безутешна. «Наконец я совершила доброе дело, заставившее меня страдать», — говорила она, печально улыбаясь.
Потом она в основном молчала, внимательно прислушиваясь к голосам и приглядываясь к знакам, внятным ей одной. Силы постепенно покидали ее. Убедившись, что жизнь покидает ее тело, она неожиданно обрадовалась. Ее последние дни были наполнены ожиданием встречи со светлой страной, куда она надеялась попасть. Это напомнило мне детство, когда я с нетерпением ждал, когда же наконец меня повезут в деревню к дяде из Рабастенса. «Надеюсь, он простит меня за то, что я отняла у него жизнь, как в урочный час простят ему те, кто были убиты по его приказу».
Несбыточное пожелание, подумал я сквозь слезы.
Меня охватило искушение последовать за сестрой в тот мир, где, как она утверждала, царила кротость, а красота освобождалась от видимой и осязаемой оболочки. Но жизнь прочно укоренилась в моем теле. Решив изучать альбигойскую веру и постараться стать чистым, как предписала мне сестра, я отправился на поиски Фредерика де Роэкса, брата советника капитула, когда-то сопроводившего меня на собрание альбигойцев, где я услышал речи о Святом Духе. Я сказал ему, что жажду получить более высокое знание, нежели то, которым обладают обычные люди, и прибавил, что я, похоже, стал значительно умнее, чем был раньше.
Сначала он сделал вид, что не поверил, потом сказал, что я добрый малый, очень храбрый и мне не о чем беспокоиться. Я настаивал, и он решился дать мне вожделенное знание.
