Пассажиры один за другим сходили на остановках и исчезали в ночи. Герман остался в автобусе один. Он сидел, прижав лицо к стеклу, и пытался запомнить каждое дерево, каждый куст и камень, как будто Америка, подобно Польше, была предназначена к уничтожению и как будто он обязан был запечатлеть в памяти все детали. Не развалится ли рано или поздно вся планета? Герман читал, что Вселенная разбегается, да, и при этом случаются взрывы. С неба струилась ночная меланхолия. Звезды мерцали, как поминальные свечи в какой-нибудь космической синагоге.
Когда автобус подъезжал к отелю, где Герман должен был сходить, водитель включил в салоне свет. Отель был точной копией того, которой они проехали: такая же веранда, такие же стулья, столы, мужчины, женщины, та же углубленность в карточную игру."Автобус ездит по кругу?", — спросил себя Герман. От долгой неподвижности у него ныли ноги, но он взбегал по широким ступеням отеля мощными прыжками.
Внезапно появилась Тамара — в белой блузе, темной юбке и белых туфлях. Она выглядела загоревшей и помолодевшей. Она по-новому уложила волосы. Она побежала к нему, взяла его чемодан и представила его нескольким женщинам, сидевшим за карточным столом. Одна женщина, в купальном костюме и в пиджаке, наброшенном на плечи, бросила короткий взгляд в карты и сказала хриплым голосом:
"Как мужчина может надолго оставлять одну такую красивую женщину? Мужчины увиваются вокруг нее, как мухи вокруг меда".
"Почему ты не приезжал так долго?", — спросила Тамара, и ее слова, ее польско-еврейский акцент, ее доверительная интонация — вес это разрушило его оккультные фантазии. Это не был призрак из иного мира. Она немного поправилась.
"Ты голоден?", — спросила она."Они оставили тебе ужин". Она взяла его за руку и повела в ресторан, в котором горела одна-единственная лампа. Столы были уже накрыты для завтрака, кто-то еще возился на кухне, и слышался шум льющейся воды. Тамара пошла на кухню и вернулась с молодым человеком, который нес на подносе ужин, оставленный для Германа: половина дыни, суп-лапша, курица с морковью, компот и кусок медового пирога. Тамара шутила с молодым человеком, и он фамильярным тоном отвечал ей. Герман заметил, что у него на руке вытатуирован голубой номер.
Официант ушел, и Тамара замолчала. Моложавость и загар, которые бросились в глаза Герману, сейчас, казалось, поблекли. Стали заметны тени и первые признаки мешков под глазами.
"Ты видел этого мальчика?", — сказала она."Он стоял всего в шаге от печи. Еще минута, и он стал бы кучей пепла".
2
Тамара лежала в своей кровати, а Герман — на раскладушке, которую принесли для него в бунгало, но спать они не могли. Герман на мгновенье задремал, но снова проснулся, как будто что-то толкнуло его. Раскладушка заскрипела под ним.
"Ты не спишь?", — сказала Тамара.
"О, как-нибудь да засну".
"У меня есть несколько таблеток снотворного. Если хочешь, я дам тебе одну. Я принимаю их, но все равно не сплю. А если засыпаю, то это не сон, а погружение в пустоту. Я принесу тебе таблетку".
"Нет, Тамара. Обойдусь без нее".
"Зачем тебе ворочаться всю ночь?"
"Если бы я лежал с тобой, я бы заснул".
Мгновенье Тамара ничего не говорила.
"Какой в этом смысл. У тебя есть жена. Я труп, Герман, а с трупам не спят".
"А я что?"
"Я думала, Ядвиге ты по крайней мере верен"
"Я же рассказал тебе всю историю".
"Да, рассказал. Когда раньше мне кто-нибудь что-нибудь рассказывал, я точно знала, о чем он говорит. Теперь я слышу слова, но они не доходят до меня. Они скатываются с меня, как капли воды по смазанной маслом коже. Если тебе неудобно в твоей кровати, приходи в мою".
"Да".
В темноте Герман встал с раскладушки. Он забрался под одеяло и почувствовал тепло Тамариного тела и что-то еще, что он забыл годы разлуки, что-то материнское и одновременно очень чужое.
Тамара неподвижно лежала на спине. Герман лежал на боку, лицом к ней. Он не касался ее, но чувствовал полноту ее грудей. Он лежал тихо, смущенный, как жених в первую брачную ночь. Годы разделили их основательно, как разрез. Одеяло было заправлено под матрас, и Герман хотел было попросить Тамару вытащить его, но медлил.
Тамара оказала: "Сколько мы так лежим? Мне кажется, будто прошло сто лет".
"Сейчас еще нет десяти".
"Правда? А для меня это целая вечность. Только Бог может вместить так много в такое короткое время".
"Я думал, ты не веришь в Бога".
"После того, что случилось с детьми, я перестала верить. Где я была на Йом-Кипур в 1940 году? Я была в России. В Минске. Я шила на фабрике мешки для картофеля и кое-как зарабатывала на хлебную пайку. Я жила на окраине с неевреями. Я решила, что не буду поститься
на Йом-Кипур. Какой смысл имело там поститься? А еще было глупо показывать соседям, что веришь. Но когда наступил вечер и я услышала, что евреи читают где-то "Кол Нидре",я не смогла есть".
"Ты говорила, что маленький Давид и Иошевед приходят к тебе".
Герман тут же пожалел о своих словах. Тамара не пошевельнулась, но даже кровать начала стонать, как будто потрясенная его словами. Тамара подождала, пока прекратится кряхтение, и сказала:
"Ты мне не поверишь. Я лучше не буду рассказывать".
"Нет, я верю тебе. Те, что во всем сомневаются, тоже способны верить".
"Даже если бы я хотела, я не смогла бы рассказать тебе. Себе я могу объяснить это только одним способам — я сошла с ума. Но душевная болезнь тоже должна иметь причину".
"Когда они приходят? Во снах?"
"Я не знаю. Я говорила тебе, я не сплю, а погружаюсь в бездну. Я падаю и падаю и никогда не достигаю дна. Я зависаю и парю. Это только один пример. Я переживаю столько всяких вещей, что не могу ни вспомнить, ни рассказать о них. Днем я живу вполне неплохо, но мои ночи полны кошмаров. Наверное, мне надо сходить к психиатру, но как он поможет мне? Единственное, что он может сделать — это дать всем этим вещам латинские названия. Если я иду к врачу, то только за одним: чтобы он прописал мне снотворное. Дети — да, они приходят. Иногда они со мной де утра"
"Что они говорят?"
"О, они говорят всю ночь, но когда я просыпаюсь, я ничего не могу вспомнить. А если я и запоминаю несколько слов, то тут же забываю их. Но ощущение остается — ощущение, что они где-то существуют и ищут со мной контакта. Иногда я иду с ними или лечу с ними — я точно не знаю, что это. Еще я слышу музыку, но это музыка без звуков. Мы доходим до границы, и дальше я не могу — идти с ними. Они отрываются от меня и летят на другую сторону. Я не могу вспомнить, что это — гора, какой-то барьер. Иногда я думаю, что вижу лестницы, и кто-то идет им навстречу — святой или дух. Все что я говорю, Герман, все это неправда, потому что нет слов, чтобы описать это. Конечно, если я сошла с ума, все это — часть моего безумия".
