"Шолом алейхем".
"Садитесь, садитесь", — сказал Тортшинер. "Я принесу вам кофе".
"Нет, спасибо".
"Чай?"
"Нет, спасибо".
"Я принесу вам кофе!", — решительно сказал Тортшинер. "Я вас пригласил, и вы мой гость. Я взял один омлет, потому что должен следить за моим весом, но вы-то вполне можете позволить себе съесть кусок ватрушки".
"Это ни к чему, правда".
Тортшинер встал. Герман смотрел, как он берет поднос и встает в очередь к стойке. Для человека со столь широким и грузным телом он был чересчур мал ростом; у него были слишком большие руки и ноги и плечи сильного человека. Это было польское телосложение: в ширину больше, чем в высоту. Он носил коричневый костюм в полоску, который наверняка купил себе потому, что хотел выглядеть моложе. Он вернулся с чашкой кофе и куском ватрушки на подносе. Он быстро взял почти погасшую сигару, энергично затянулся и выпустил перед собой облако дыма.
"Я вас представлял совсем по-другому", — сказал он."Маша описывала мне вас как настоящего Дон-Жуана". Он явно не имел в виду ничего обидного.
Герман опустил голову. "Женские штучки".
"Я долго думал, звонить ли вам. Такие дела легко не делаются, вы понимаете. У меня есть все основания быть вашим врагом, но я сразу же говорю вам со всей откровенностью, что я здесь во имя вашего благополучия. Верите вы мне или нет — это, как говорится, другое дело".
"Да, я понимаю".
"Нет, вы не понимаете. Как вы можете понять? Вы, как Маша мне сказала, что-то вроде писателя, но я-то ученый. Прежде чем понять что-то, надо иметь факты, общую информацию. А рriori мы ничего не знаем, только то, что один плюс один в сумме два".
"Каковы же факты?"
"Факты таковы. что Маша купила у меня развод за такую цену, какую ни одна приличная женщина платить не должна, даже если от этого зависит ее жизнь". Леон Тортшинер говорил не спеша и, казалось, без гнева."Я думаю, вам следует это знать. Потому что если женщина способна платить такую цену, вы не можете быть уверены, что она не стерва. У нее были любовники, прежде чем она познакомилась со мной, а также в то время, когда мы жили вместе. Это правда. По этой причине мы и расстались. Я хочу быть с вами откровенным. Вообще-то у меня не может быть никаких оснований для того, чтобы интересоваться вами. Но я познакомился кое с кем, кто знает вас. Он не знает, что мы связаны — если это можно так назвать — и он рассказал мне о вас. Почему я должен держать это в тайне? Его имя — рабби Ламперт. Он рассказал мне, что вы жертва войны, что вы годами лежали на чердаке, набитом соломой, и так далее. Я слышал, что вы немного работаете на него. Он называет это "исследования", но мне вам ни к чему рисовать диаграммы. Вы талмудист, а я бактериолог.
Как вы знаете, рабби Ламперт работает над книгой, в которой хочет доказать. что любое знание основывается на Торе, и он изъявил желание, чтобы я помог ему в работе над естественно-научной частью. Я открыто высказал ему, что в Торе современной науке искать нечего. Нет никакого смысла там искать. Моисей понятия не имел об электричестве и витаминах. Кроме того, у меня нет никакого желания убиваться за несколько долларов. Я обойдусь и без них. Рабби прямо не назвал вашего имени, но когда он говорил о человеке, который прятался на сеновале, я, как говорится, связал все воедино. Он превозносит вас до небес. Но он, конечно, не знает того, что знаю я. Он довольно-таки странный тип. Он сразу же стал называть меня по имени, а мне такое обращение не по нраву. Дела должны идти естественным путем. В личных отношениях необходима эволюция. С ним невозможно разговаривать, потому что у него все
время звонит телефон. Готов поспорить, что он одновременно проворачивает тысячу дел. Зачем ему так много денег? Но перейдем к делу.
Я хочу, чтобы вы знали, что Маша потаскушка. Скромная и простая. Если вы хотите выйти за потаскушку, это ваше право, но я подумал, что должен предостеречь вас, прежде чем вы попадете в ее сети. То, что мы встречались, конечно, останется между нами. Я только на этом условии позвонил вам. Леон Тортшинер взял сигару и затянулся, но сигара погасла.
Пока Тортшинер говорил, Герман сидел, опустив голову над столом. Ему было жарко и хотелось расстегнуть воротник рубашки. За ушами у него пылало. По спине, вдоль позвоночника, тек пот. Когда Тортшинер взялся за сигару, Герман спросил приглушенным голосам: "Что за цена?"
"Вы же знаете, что за цена. Не настолько вы наивны. Вы, вероятно, думаете, что я не лучше нее, и я вас в некотором роде понимаю. Вы влюбились в нее, а Маша — это женщина, в которую очень легко влюбиться. Она сводит мужчин с ума. Меня она довела почти до безумия. Какой бы примитивной она ни была, но ее способность проникать в сущность человека выше, чем у Фрейда, Адлера и Юнга вместе взятых. А может, и немного больше. Еще она выдающаяся актриса. Захочет смеяться — смеется; захочет плакать — плачет. Я говорил ей, что она может стать второй Сарой Бернар, если перестанет расточать талант на глупости. Итак, вы видите, что меня совершенно не удивляет, что вы попали в ее сети. И я не хочу лгать — я все еще люблю ее. Последнему студенту психологии известно после первых же двух семестров, что можно одновременно любить и ненавидеть. Вы, вероятно, спросите меня, зачем я рассказываю вам эти тайны? Чем я вам обязан? Чтобы понять это, вы должны дослушать меня до конца".
"Я слушаю".
"Пейте кофе, пока не остыл. Попробуйте ватрушку. Вот. И не волнуйтесь. В конце концов, весь мир совершает революцию, духовную революцию. Газовые камеры Гитлера — штука достаточно плохая, но если люди лишатся всех своих идеалов, это будет похуже, чем пытки. Вы наверняка росли в религиозной семье. Где еще вы могли познакомиться с Гемарой? Мои родители не были фанатиками, но были верующими евреями. У моего отца был Бог и женщина, у моей матерю был Бог и мужчина.
Маша, вероятно, рассказывала вам, что учился в Варшаве. Я специализировался по биологии, работал с профессором Волковским и
помог ему совершить одно важное открытие. Вообще-то говоря, это мое открытие, но лавровые венки собрал он. Но дело в том, что и ему досталось немного. Люди считают, что воры водятся только на Крахмальной улице в Варшаве и в Боуэри в Нью-Йорке. Но воры бывают и среди профессоров, художников, среди больших людей во всех областях. Обыкновенные воры обычно друг у друга не воруют, но многие ученые этим буквально живут. Вы наверняка знаете, что Эйнштейн украл свою теорию у одного математика, который помогал ему, — сегодня даже имя этого человека неизвестно. Фрейд тоже воровал, а также Спиноза. Это, правда, не имеет отношения к делу, но я — жертва именно такого воровства.
Когда нацисты пришли в Варшаву, я мог бы работать у них. У меня были рекомендательные письма от известнейших немецких ученых, и они не посмотрели бы на то, что я еврей. Но я не хотел иметь преимуществ и привилегий и прошел через весь этот ад. Потом я бежал в Россию, там наши интеллектуалы полностью сменили позиции и даже принялись доносить друг на друга. Иного большевикам и не нужно было. Они высылали их в лагеря. Лично я симпатизировал коммунизму, но когда мне стало выгодно быть коммунистом, я понял, что вся их система воняет. И я открыто сказал им об этом. Можете себе представить, как они со мной обращались.
